Письма в Небеса

Про самого Фёдора Николаевича, может быть, и не слыхали, а вот несколько строчек из него наверняка слышали. Вспомните:

…И мчится тройка удалая

В Казань дорогой столбовой,

И колокольчик — дар Валдая —

Гудит, качаясь под дугой…

Немного не так это теперь поётся: забыли поэта, и стихи его переврали слегка, но тем не менее…

Младой ямщик бежит с полночи:

Ему взгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

Ах очи, очи голубые!

Вы иссушили молодца!

Зачем, о люди, люди злые,

Зачем разрознили сердца?..

Красиво, душевно, по-русски… Чем-то очень родным веет, чем-то своим, домашним: и даже не в буквальном смысле стихов это родное скрывается, а в самом их строе, в напеве, в подборе слов… Или вот ещё:

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна…

Там дальше такие слова:

А бедный юноша, ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдаёт тоску волнам!

— Прости, отчизна, край любезный!

Прости, мой дом, моя семья!

Здесь, за решёткою железной, —

Уже не свой вам больше я!

Это написано в заключении, в крепости, куда Фёдор Николаевич попал за участие в попытке вооружённого переворота в декабре 1825 года.

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий — слёзы и тоска!

Но я молчу, — такую долю

Взяла сама моя рука.

Фёдор Николаевич значился одним из руководителей Союза Благоденствия, причём умеренного его крыла. Что это на деле означало? Это означало, что он видел положение дел в России, видел всё хорошее и дурное, что в ней творится, мечтал о том, чтобы дурное истребилось, а доброе распространилось. Считал, что этого можно достичь путём некоторых либеральных реформ. Это был не Пестель с его мечтами о диктатуре и системе тотальной слежки. Это был не Робеспьер, не Дантон, — крови он не жаждал, он жаждал процветания родной страны. После декабрьского восстания глубоко раскаялся в своих либеральных иллюзиях.

Откуда ж придет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?..

Но есть на свете утешенье

И на Святой Руси отец!

О русский царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит — милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

А мы с молитвой крепкой к Богу

Падём все ниц твоим стопам;

Велишь — и мы пробьём дорогу

Твоим победным знаменам!

Да что вспоминать декабристские грехи Фёдора Николаевича! Он, кстати, и в декабристах сотворил немало добра. Например, сделал всё, чтобы Пушкин не был втянут в заговор. Ходатайствовал о Пушкине перед властями: сумел доказать, что ряд слишком вольных эпиграмм только приписываются Александру Сергеевичу, но вовсе ему не принадлежат. Царь подумал и смилостивился над поэтом. Однажды Глинка расстроил очередную пушкинскую дуэль, а если бы не Фёдор Николаевич, то, может быть, Пушкин был бы убит намного раньше!..

А его военный путь? Полковничьи погоны в гвардии не давались просто так!.. Фёдор Николаевич уже во время Отечественной войны был большим поэтом — есть несколько его стихов, написанных по горячим следам событий 1812 года:

Друзья! Враги грозят нам боем,

Уж сёла ближние в огне,

Уж Милорадович пред строем

Летает вихрем на коне.

Идём, идём, друзья, на бой!

Герой! Нам смерть сладка с тобой!

Удивительное ощущение приходит, когда читаешь эти стихи и понимаешь, что автор всё это не «из головы выдумывает», а — вот, только что, скакал на коне за Милорадовичем, а потом, на привале, торопясь, записал карандашом… И если говорил: «Нам смерть сладка…» — то это не для красного словца: отлично понимал, что мог в самом деле умереть в ближайшем бою, через несколько часов, через несколько минут…

И кажется, будто не стихи читаешь, а смотришь кинохронику, документальные кадры… Вот, например, — написано непосредственно во время московского пожара, когда никто ещё не знал, чем кончится дело, как долго продлится война, не врагу ли достанется окончательная победа:

Горит, горит царей столица;