Письма в пустоту

Твои слезы, пролитые в момент пика страсти, горят на моей груди ярче звезд на небе. Я оставлю их себе, как память. Но больше не плачь из-за меня, я не достоин.

После того, как мы с тобой разошлись, и я оставил тебя с Раулем, я затерялся в здании монастыря. Без цели и смысла я шатался по каменным и сырым проходам, не имея желания прийти куда-нибудь конкретно.

— Эй, Альентес! — меня окликнул брат Винченцио. Я как раз проходил мимо монастырской медиатеки, а он опять торчал на дежурстве.

Я кивнул собрату.

Винченцио нервно пригладил свои белые волосы, свисающие сосульками на лоб, и смущенно улыбнулся.

— Быстро ты приехал, — протянул он, немного шепелявя.

Странно Винченцио не намного меня младше, разница всего в три года, а выглядит как 17 летний послушник, даже манеры недоразвитого подростка.

— Чего хотел? — без особого интереса осведомился я.

— Ну… — он растянул лицо в улыбке, — Ого, ого… А что у тебя с глазом?

Я отвернул от него обезображенную половину лица.

— Не болит? — продолжал монах.

— Уже нет.

— Слушай! Ты, верно, слышал о вчерашнем собрании?

— Верно-слышал, — в одно слово повторил я.

— Знаешь, что там было?

— Догадываюсь. Ты по этому поводу так сияешь?

— Ну, нет, конечно. Хотя ты очень фотогеничен, тебе говорили?

Я нахмурился.

Винченцио выглядел слащаво-довольным, чем меня жутко напрягал. Вот уж не думал, что он станет так бесхитростно и незатейливо ко мне подкатывать. Хм, и что с людьми делает гормональный всплеск! Неужели этот тупица думает, что если Джордж Гленорван принудил меня к падению, то и ему, Винченцио, такое под силу? Что за глупость.

Простому и ординарному брату ордена никогда не стать моим владельцем. Я, безусловно, раб и вещь, но не столь дешевая, чтобы якшаться с малолетними нахалами. Прежде он должен меня подавить.

— Ты меня слышишь? — Винченцио уже чуть ли не скакал перед моим носом, желая обратить на себя внимание.

Видимо погрузившись в свои сложные мыслительные умозаключения, я выпал из разговора.

— Ты такой болтун, что я уже отключился, слушая твою монотонную речь, — съязвил я.

— Тебе хочется узнать, что вчера было? — продолжал докапываться Винченцио.

— Не особо, — честно признался я.

— Как?

Монах даже растерялся.

— Я знаю, что вам вчера показали. Ведь это происходило со мной.

— Хе-хе, — Винченцио заговорщически потер руки, — А вот и нет.

— Хм?

— Я могу показать, — кокетливо растянул слова собрат.

— Давай.

— Ура! Ура! Идем! — он потянул меня за руку в помещении медеатеки.

Я мог понять энтузиазм Винченцио, ему катастрофически не хватало общения, и он жаждал любого собеседника. Тяжелая ноша — маячить день изо дня в пустынном зале, служащем архивом видеоинформации братства.

Круглые столы с мониторами ограждались деревянными скамейками, на полу крупные плиты мрамора зеркалили потолок с фресками, высокие своды монастыря украшали бордовые драпировки. Несмотря на внешнее великолепие, медиотека дышала пылью и запустеньем. В архивах всегда немноголюдно даже в столь современных.

Я уселся за свой любимый компьютер, ближайший к окну. Иногда мне приходилось работать с электронными книгами по наставлению Игнасио и я облюбовал себе уединенное местечко.

Винченцио порхал возле меня, уже успев разжиться диском.

— Давай сюда, — проворчал я, вырывая у него из рук диск.

Компьютер загудел, заглотив порцию пластика. Пошло изображение.

Я вздрогнул. Сначала оцепление от кончиков пальцев до пяток, потом тотальный ступор.

Как-то непривычно и неприятно видеть себя со стороны на экране. Даже понимая, что на диске запечатлены мои низкие поступки, которые творил я и никто другой, не можешь отделать от чувства откровенного разоблачения.

Я бы не хотел попадать в объектив камеры, но я не выбираю.

Диск продолжал бичевать меня информацией. Виченцио выдал мне наушники, теперь я напоминал авиадиспетчера за работой. Мой сеттелит стоял сзади и переминался с ноги на ногу, томясь ожиданием моей реакции.

Когда монитор потух английской надписью «Правда», я сорвал наушники.

Теперь я все знал…

Мерзко!

Значит, я привлек Игнасио только приказом Сизифа, значит, Сократ плакал не над моим голосом, а из-за чувства вины. Ну, хоть Диего ни в чем невиноват. А вот с Раулем дурно получилось, выходит, я его ни за что ненавидел. Я был несправедлив.

Джордж… Странный он человек. Гленорван вроде как стремился оградить меня и походу уничтожить моих обидчиков, но на поверку вышло скверно. Нет, я, конечно, не обольщаюсь, его поступок всего-навсего удар по братству с использованием обличающих фактов, а никак не забота обо мне. Но все равно, даже выжав из ситуации максимальную пользу, он не предал меня осмеянию. Джордж желал мне добра. Но…

Дурак!

Лучше б он завершил начатое. Я бы вынес подобный удар, но то, что теперь весь орден знает, как я убог, каким было мое взросление, по-настоящему меня убивает. Я не в силах принять этой правды. Мне больно и стыдно… Я хотел сохранить от всех в секрете наши с Игнасио отношения, и мое ужасное прошлое тоже. Наверняка теперь братья станут смотреть на меня с жалостью, как на калеку. Я не хочу…