Письма внуку. Книга первая: Сокровенное

В тридцатые годы в Крыму был убит последний волк, в двадцатые — последний сайгак, чучело которого поставили в Симферопольский музей (и все же, с этикеткой его я был не очень согласен: в тридцатые годы видел издали стайку антилоп точно такого же цвета и размера); в сороковые годы был перепахан последний клочок крымской степи, летом серебрившейся ковылем, а весною полыхавший разноцветьем куртин диких цветов — синих, желтых, красных; лиловых (я помню это сказочное диво, увиденное в тридцатые годы из окон поезда Симферополь — Евпатория). Малая кроха крымской древней природы осталась разве что в горном заповеднике, что между Бахчисараем и Чатырдагом — а степного Крыма с огромными стадами толстоносых рогатых сайгаков, быстроногих, как ветер, тарпанов (диких лошадей, из которых делали шагрень, в том числе знаменитую бальзаковскую шагреневую кожу) давным-давно нет и в помине. И меня до последней моей минуты будет мучить совесть оттого, что не сумел охранить-отстоять хотя бы несколько квадратных метров первозданной крымской природы неподалеку от своего родного города, как то успешно сделал в далекой оттуда Омской области, о чем речь далеко впереди

Простите меня, дорогой мой внук и все читатели, что я опять нарушил свой обет и уклонился в экологизмы, обещая этого в "Письмах" не делать, тем более что это письмо — "улично-оружейное". Кроме шапканов и рогаток как не упомянуть об обычных кулаках. В уличных "боях" они не применялись (не считая пьяных драк взрослых мужиков), зато были единственным инструментом в школьных "стукалках" — единоборствах двух пацанов, Причины таких дуэлей были самыми разнообразными, какие-либо предметы применять было запрещено (камни, ножи и т. п.); дерущихся обступало плотное кольцо друзей, болельщиков и секундантов, которые не смели помочь дуэлянтам ни рукою, ни словом, Драка продолжалась либо до первой крови (большей частью из носу), либо после заявления одного из них о пощаде. Победителя ждали громкие восторги и многодневная слава.

В случае, если среди болельщиков оказывался сексот (доносчик) — обоих дуэлянтов ждало снижение отметки по поведению и другие страшные школьные и домашние кары. Но сексота уже не вызывали "на стукалки", а поддавали ему в одностороннем порядке, да так, чтобы ни ему, ни другим больше повадно не было: Дружба и Справедливость ценились в те поры превыше всего.

Письмо девятнадцатое: СОКРОВЕННОЕ

Это будет не совсем обычное, не в моем жанре и вкусе, быть может даже непедагогичное и неприличное, письмо, но что было — то было; очень надеюсь, что ты, мой юный друг, становясь взрослым, извлечешь из него только здравое и хорошее. Очень надеюсь!

…Осенним теплым вечером в горсаду, куда я часто ходил собирать насекомых, прилетавших на свет ярких фонарей и падавших вниз, красивая брюнетка с ярко накрашенными губами и в лаковых туфлях на высоченных каблуках, нагнувшись и подняв край крепдешинового платья, пристегивала сбоку, выше колена, верхнюю кромку тонкого чулка к резинке вздержки-пажа, все время убегающей вверх. Она ловила застежку под синим цветастым крепдешином, тянула ее вниз по наружному боку своего обнаженного бедра, неторопливо пристегивала к чулку, но пряжка упрямо соскальзывала с чулочного бежевого шелка и снова упрыгивала вверх.

Мне было неловко идти мимо, а свернуть было некуда, и я остановился в растерянности. Тем временем дама, почему-то улыбаясь и не меняя позы, поглядывала большими черными глазами на проходящих мужчин, словно прося их помочь; мне было непонятно: чулок, как это было хорошо всем видно, надежно держался не ее бедре на второй, передней резинке. Это у моих школьных сверстниц было лишь по одной резиночке, спускавшейся от лифчика к чулочку только спереди (колготок тогда еще не изобрели), и в этом случае подобный казус был бы чреват большим конфузом — полным опадением чулка, из-за чего, говорили, одна девочка вынуждена была перевестись в другую школу. Эта же дама не только могла зайти за куст и там поправить, что нужно, но и спокойно гулять по аллее: вон как крепко держится чулок на второй никелированной пряжке.

— Ну чего зыришь? Мал еще! — гаркнула на меня она неожиданно хриплым голосом, и, нахально вздернув платье, так что обнажилось второе бедро с резинками, а меня обдало густым запахом духов — демонстративно оттянула в мою сторону свой новенький упругий паж — пупыристую ленту, отороченную по бокам волнистой бахромой, отпустила ее, как кожицу рогатки с камешком, и он, клацнув, "выстрелил" блестящей пряжкой глубоко под синее платье.

Кровь стыда горячо ударила мне в лицо, я побежал назад, и долго еще переживал, так и не разобравшись ни в своих мальчишеских чувствах, ни в поведении нахальной брюнетки. Тем не менее она где-то через неделю приснилась мне ночью…