Письма Высоцкого и другие репортажи

— Это действительно очень сложный вопрос, поскольку это для меня самой еще тайна. Всегда трудно ответить на вопрос, даже что пишешь в данный момент, а тем более на вопрос, как пишется... В этом году в издательстве «Московский рабочий» выйдет моя новая книга. Она называется «В логове голоса», где много стихотворений я публикую впервые. Некоторые из них написаны недавно, некоторые написаны давно, но нигде прежде не печатались. Я надеюсь еще до конца этого года собрать книгу прозы.

— Один из прочитанных мною недавно ваших рассказов, «До и после недели рукопожатия»,— это история о террористе и заложнике — для меня лично стоит как бы особняком по отношению к другим вашим рассказам. Он очень многоплановый, многое в нем опущено, так, во всяком случае, мне представляется. И вот в этом опущенном, как мне кажется, есть что-то, что перекликается с нашим сегодняшним днем. Или это только мои домыслы?

— Вы знаете, в одном из своих интервью Ионеско сказал, что его отец сперва был фашистом, потом коммунистом. И это отнюдь

не свидетельствует о его крайней непоследовательности, поскольку он всегда шел в ногу со временем. Вот эта позиция многих людей, идущих в ногу со временем, чрезвычайно меня волнует, занимает и разжигает мое любопытство. А рассказ «До и после недели рукопожатия» как раз написан об идущих в ногу со временем. В нем человек сначала террорист, потом глава демократического государства, а все мы как бы заложники людей, идущих в. ногу со временем. И вот эта проблема нашего заложничества чрезвычайно меня занимает. Потому что люди, идущие в ногу со временем, стараются всех тащить за собой, в том числе и инакомыслящих. Их точки зрения, их планы, намерения и цели кажутся им единственно правильными и важными. Если вы посмотрите на всю нашу историю, вы увидите, как жестоко они осуществляли свои замыслы. Меня очень занимает, как эти люди, в прежние времена не отличавшиеся никакими склонностями к отваге, личной храбрости, к защите демократических убеждений, становятся сейчас впереди колонны, движущейся к демократии и гласности, как быстро они меняют свои взгляды. Мне, конечно, приятно, что они не несут уже ту демагогическую околесицу, которую несли прежде. Но я с большим опасением думаю о будущем, которое они нам готовят.

— Ане беспокоит ли вас будущее нашей литературы, когда от имени народа и всех писателей России последний пленум Российского союза писателей обратился в Президиум Верховного Совета к Лукьянову с требованием отнять у Ананьева журнал «Октябрь»?

— На это-то я как раз смотрю достаточно оптимистически. Литература и наши писатели бывали и не в таких переделках. На долю литературы выпадало всякое. Что же теперь бояться, времена посадок кончились, а это было пострашнее. Кроме того, в течение двух месяцев те, кто обратился сейчас к Лукьянову, вели отчаянную пропаганду за своих кандидатов в народные депутаты, в Верховный Совет РСФСР, в Моссовет, в райсоветы. На стенах домов возле избирательных участков каждый день появлялись новые наклейки, которые гласили, что наше отечество в опасности, темные силы его захватывают, голосуйте за депутатов от общества «Память», от общества «Художников». И два месяца занималась этим делом «Литературная Россия». А что в результате? Народ сделал свой выбор и проголосовал за депутатов от Демократического блока. Ну, если народ сообразил что к чему, то есть надежда, что и глава Верховного Совета тоже разберется в этом нехитром устройстве и сообразит тоже что к чему, прочитав обращение Союза писателей РСФСР. Это же все очень просто.

«Экслибрис» 15.07.90

Чтение одиннадцатое

НОСТАЛЬГИЯ

Из цикла «Руины»

Небо низкое давит уныло, снег — как отруби сквозь решето.

Все не так, как задумано было, все не то, все не то, все не то.

В разрушении, как наши души, древний храм, где брожу, как смурной, где разит от застойности лужи на полу, позаросшем травой.

В этой луже, как в зеркале, вижу неба хмурь, обложившую сплошь, снег, кружащийся в храме без крыши, где забвенья уже не найдешь.

Посторонний, пророк или странник — кто я ныне в родимом краю?

Пес прибившийся, словно охранник, стережет боль-кручину мою.

Я храним не дворнягою жалкой из ватаги безродных бродяг, а матерой немецкой овчаркой из породы державших ГУЛАГ.

Ты кого от меня охраняешь, от кого ты меня сторожишь?

Или к жизни меня приобщаешь, к той, которой в душе дорожишь,