Письма жене и детям (1917-1926)

Пока прощаюсь, роднуша моя: иду спать. Крепко тебя целую, ровно и детенышей моих великолепных. Кажется, вы сейчас едете на пароходе в Бостод. Храни вас Бог, други мои незаменимые.

12 июня.

Про себя лично могу сообщить, что я питаюсь хорошо и чувствую себя так же. Очень бодр и, несмотря на изрядную трепку, почти не устаю. В Берлине мне уже надоело, хотелось бы поскорее в Москву и Питер, посмотреть, что там делается, и определить дальнейшую свою линию. Всеми способами постараюсь уклониться от участия в министерстве и ограничиться организацией внешней торговли и участием в берлинских комиссиях. Совсем уйти от всякой работы сейчас вряд ли допустимо: ведь только от работы всех и каждого, от поденщика до министра, и зависит сейчас спасенье и дальнейшая участь России. Герц и другие немцы (а знакомых у меня теперь 1/2 Берлина во всяких сферах) уговаривают меня тоже не отказываться от работы и взять если не весь комиссариат, то по кр[айней] мере вывозную торговлю. Кстати, Герц очень просил тебе кланяться. Любезен он необыкновенно. Сегодня я опять у него был на званом обеде с 2-3 тремя превосходительствами. Frau Geheimrat на прощанье преподнесла мне пакет с какими-то воротничками и платочками для девчушек. Не знаю уж, будут ли они особенно тронуты этим выраженьем немецкой дружбы, мне же во всяком случае пришлось кланяться и благодарить. Вообще, пока что выхода у нас нет, и придется с немцами кое-какое дело делать, иначе они придут и бесплатно возьмут все то, что сейчас мы еще, может быть, могли бы продать либо им, либо, еще лучше, в Скандинавию. Пока прощай, мой родимый. Как твое здоровье и как ты себя чувствуешь? Очень тебя прошу, мой любимый, крепись как-нибудь, не мучь себя зря разными страхами. Целую тебя крепко-крепко и девочек родимых.

Твой Красин.

No 16. Воскресенье 16 июня 1918 года

Родной мой Любан и дорогие девочки!

Курьер все еще не едет, и написанные мною письма копятся одно к другому. Моя поездка в Москву тоже день за днем откладывается: очень уж много корней и связей завязалось в Германии, и я не могу вдруг уехать и порвать ряд переговоров. Все же в конце недели думаю уехать. Очень занят, каждый день по нескольку визитов, приемов etc. Вчера нам был устроен всем завтрак у помощника Кюльмана, совсем официально, с участием пары министров и других чиновных людей. Между прочим, я познакомился с датским их послом, т. е. послом Германии в Дании, неким графом Ранцау=43, довольно культурный немец, его кандидатура одно время выставлялась в канцлеры, но была провалена консерваторами. Мы с ним о многом разговаривали и, между прочим, он предложил, если нужно, свое содействие по исхлопотанию вам разрешения переехать и жить в Дании. Таким образом, я теперь спокоен: если уж очень голодно будет в Швеции, то не через Воровского, так через Ranzau я вас всегда сумею перетащить в Данию, климат которой, впрочем, и Ranzau не очень хвалит. Приехавшие недавно б[ольшеви]ки уверяют, что саботаж интеллигенции сильно сокращается с каждым днем и что, в частности, в инженерских кругах многие ждут моего приезда и примкнут к делу, лишь только их позовут. Даже будто бы Гермаша, кажется, уж на что anti-большевик, высказался в этом же смысле. Предложат мне, вероятнее всего, председательство в Высшем сов[ете] нар[одного] хозяйства=44, что сведется к своего рода диктатуре в экономич[еской], промышл[енной] и торговой области, в том числе и заграничные все сношения будут в моем ведении, и я не только не буду от вас отрезан, но даже по должности должен буду бывать, может быть, и в Скандинавии. Ну это все видно будет там на месте: возможно, что я и откажусь от такой универсальной должности, ограничившись лишь заграничн[ыми] снош[ениями], хотя тут есть опасность, что все твои благие намерения будут разбиваться о непонимание или неумение вышестоящих инстанций. Похоже, что там так изголодались все [по] делу, что в самом деле есть возможность работы, невзирая на отчаянный развал. Главное дело в ближайшем будущем это, конечно, установление мира с Германией, т. е. прекращение нападений со стороны немцев. Тут б[ольшеви]ки, по-видимому, тоже не вполне выдерживают линию и время от времени на местах бьют немецкие войска, а затем за каждый удар получают сторицей. Истерика или даже простое и само по себе естественное негодование - плохие помощники в войне и в дипломатии. Сейчас мы воевать не можем, это надо сознать и восстановлением внутренних сил как можно скорее создать положение, когда можно будет думать и об отпоре. До той поры придется терпеть, может быть, даже и унижения. Плетью обуха не перешибешь.

Пишите подробно, как устроились и как проводите время? Как твое здоровье, большой мой Любан? Как с едой, довольны ли новой учительницей или ее нет с вами? Крепко всех вас целую. Привет Ляле.

Ваш Красин.

No 17. 21 июня 1918 года

Родной мой Любан!