Письма жене и детям (1917-1926)

Ну, буду вам описывать по порядку. Доехали мы с Брунстремом очень хорошо, хотя с Гапаранды до Питера шел дождь не переставая. Накануне в Риихимаках было столкновение поезда, шедшего из Питера, с санитарным, вследствие чего не только опоздала на 8 ч[асов] баронесса[40], но и на нашем поезде это отразилось опозданием, так что в Питер мы приехали в 3 ч[аса] ночи. Благодаря телефонограммам баронессы и двум моим депешам (из Гапаранды и Торнео) Николай с машиной оказался на вокзале, и я, отказавшись от предложения Брунстрема ночевать у него, отправился к Гермаше, с которым проговорили всю ночь. Выглядит он неплохо, и вообще все петроградцы гораздо менее забиты, напуганы, изнурены и утомлены, чем мы представляли по газетам, очевидно, сгущающим краски против действительности. Конечно, время было, есть и еще будет трудным, но ужасного пока еще ничего нет, и в частности у Сименс-Шуккерта[41], если бы не безденежье, было даже сравнительно спокойно, и товарищи за мое отсутствие как-то утихомирились[42]. Сейчас прибавится хлопот ввиду намерения частичной эвакуации завода. Третьего дня Гера[43] поехал в Москву и, вероятно, проедет и на юг в поисках места, куда можно бы выселить некоторые отделы завода. Меры эти над принять: если война не окончится зимою, к весне возможны попытки взятия Питера и к июню, чего доброго, немцы, может быть, городом и смогут завладеть. Всего мы, конечно, не сможем увезти, но два-три наиболее важных отдела (с точки зрения обороны) можно будет эвакуировать, и переезд не будет совсем бесполезен даже и в случае скорого конца войны, ибо некоторая децентрализация нашего большого дела имеет и свои хорошие стороны.

Набросились на меня, конечно, со всех сторон, но я пока отбиваюсь и вхожу в работу медленно, с прохладцей, чтобы не сразу взять большую нагрузку. В сущности, у Сименс-Шуккерта главное зло — это безденежье, но тут уж ничего не поделаешь.

У Барановского[44] на порохов[ом] зав[оде] была забастовка, послужившая причиной вызова меня телеграммой, но к моему приезду забастовка окончилась, и сейчас идет устранение второстепенных трений. Секвестра еще не последовало и даже, вероятно, не последует, так как завод наш в конце концов все-таки будет казною куплен и, может быть, даже в недалеком будущем, […][45] дела вообще я ожидал застать в значительно худшем положении, нежели то есть в действительности.

Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью. Улицы и тротуары залиты жидкой грязью, мостовые полуразрушены, сломанные там и сям решетки, перила, водопроводные тумбы или люки — остаются неисправленными, стекла не мыты, много пустующих заколоченных лавчонок (хлебных, овощных) — все в целом имеет вид города если не оставленного жителями, то во всяком случае населенного пришельцами, настолько мало заинтересованными в каком-либо благоустройстве, что они не считают нужным делать самого элементарного ремонта. Улицы заметно опустели: не то убыло жителя (статистика будто бы говорит противное), не то он сидит дома из-за бесцельности покидать жилье (веселого все равно ничего не увидит) или из-за отсутствия средств передвижения и даже калош. Меньше стало даже солдат, хотя все еще предостаточно, и идиотские физиономии плюющих семечками "революционеров" по-прежнему украшают пейзаж. По погоде настроение у толпы более кислое и злое, чем летом, да и в политике идет какая-то новая анархистско-погромная волна, перед которой, кажется, даже бесшабашные большевики начинают останавливаться в раздумье. Черносотенная (или пока желтосотенная) пропаганда в суворинских газетах[46] поднимает голову, а массы, даже пролетарские, проявляют политически все больше и больше индифферентизма. Пожалуй, если бы Корнилов[47] не поторопился, его выступление могло бы найти почву. Сейчас испуганные обыватели с трепетом ждут выступления большевиков, но преобладающее мнение, что у них ничего не выйдет или выйдет решительный и уже непоправимый провал. Еда пока что есть, хотя мало и цены ужасные. Яйца до 1 р[убля] 50 [копеек] штука! Штаней и обуви нет. Сахару мало, мука белая 2–3 рубля фунт и т. п. Тем не менее все как-то ухитряются жить, и людская толпа на улице, в поездах, в магазинах имеет обычный вид, лишь грязнее и оборваннее, чем прежде, да и это, м[ожет] б[ыть], лишь оптический обман после шведской чистоты и шика.