Письмена нового времени

Мир враждебен, погружен в хаос, Бог непознаваем, а зачастую и неузнаваем за абстрактными категориями, мое «я» есть единственная ценность — вот постулаты сегодняшнего дня. Современная культура напрочь потеряла ощущение мира, переживания его и себя как единого храмового ансамблевого целого, и в этом ее основная трагедия. Сейчас нужен не столько новый Толстой, сколько такой хор голосов совести, который, например, прозвучал в сборнике «Вехи». Нужно сделать паузу, отстранится от безумного вихревого потока времени, чтобы осознать, какие мы есть на самом деле и куда несемся. Литератору следует отойти от верхоглядства, исследования только лишь одной эмпирии — к осознанию, прочувствованию важнейших жизненных ценностей. К осознанию и глубокому восприятию духовно-нравственной традиции.

ГЕРОЙ С ГРЕХОМ О романе Платона Беседина «Книга Греха»

Православный преподобный XV века Нил Сорский в своем «Уставе о жительстве скитском» расписал подробно, как разрастается грех в человеке: «сперва возникает представление помысла или предмета — прилог; потом принятие его — сочетание; далее согласие с ним — сложение; за ним порабощение от него — пленение; и, наконец — страсть». О пленении грехом, которым повязан практически весь мир, пишет в своем романе «Книга Греха» Платон Беседин.

В книге масса перекличек с «Преступлением и наказанием» Достоевского. Беседин так же пытается проследить путь восхождения на Голгофу ради спасения раскаявшегося разбойника. Воскресение новозаветного Лазаря. Излечение героя.

Герой «Книги Греха» носит более чем говорящую фамилию: Данила Грехов. Он совершает «страшные вещи, не удосужившись родиться злодеем». Вернее, не совершает, а является непротивленцем этих «страшных вещей». Входит в секту Кали, члены которой сами заражены и заражают окружающих вирусом, от которого умирают в течение трех лет. Детей, женщин, стариков инфицируют, делая им укол прямо на улице. Участвует в погромах фашиствующего общества. Хотя едва ли участвует: избиение кавказской семьи, надругательство над девочкой — ему доверили всё это снимать на видеокамеру, изменить же ситуацию он не мог, в том числе из-за инстинкта самосохранения. Были в романе еще готы, самоубийцы, диссиденты-извращенцы и прочие представители человеческой кунсткамеры, в описаниях которой много пронзительного натурализма: вырезание клитора, аборт, суициды. Были разные страсти, в том числе неодолимое желание убить, но и это ему не удалось сделать, кто-то все время опережал, делая Данилу орудием в своей игре.

Герой — орудие в игре, в том классическим плане, что весь мир — игра. Когда пустота внутреннего бытия наполняется ложью, Даниле кажется, что «я действительно существую», и это тоже определенная игра.

Такие повседневные атрибуты современной жизни, как пиво, мобильный телефон, телевизор — причины большого перечня болезней и не только социальных, а в первую очередь физических недугов человека, и на этом перечне автор подробно всякий раз останавливается. Они сопутствуют нашей обыденной жизни, любым ее самым безобидным проявлениям. В том же пиве зашифрован определенный код, который форматирует как человека, так и общество. Собственно, как и кровь в шприцах вездесущих сектантов — она передатчик, носитель информации, ее вирус — зашифрованный код. И, соответственно, разница между пивом и кровью с вирусом лишь в различных вариантах кодировки и в решении раскольниковской дилеммы: «тварь дрожащая или право имею», «охотник или добыча».

Мир сформирован шизофрениками. В него надо запустить вирус, чтобы нарушить программу, сбить настройки. С этого момента ты получаешь право, иначе: пиво, мобильный телефон, телевизор — твой космос, который продолжит формировать тебя, деконструируя на физическом уровне, ведь ты лишь пассивная «дрожащая тварь»: «Ты лишь чей-то манифест с телеэкрана… Ты всегда чей-то, но только не свой». Хотя и это все вирус — соблазн тщеславия, когда наполеончик в твоей душе ножками топает…

Вокруг Грехова умирают люди, он лишь наблюдает это, иногда вообще безучастно. Он — «наблюдатель смерти». Собственно, и к своей жизни он относится без особого энтузиазма. Мог бы и руки наложить, как две девочки, которые на его глазах одна за другой сиганули из окна. Он — наблюдал, потому и сам не мог — наблюдатель. Но все это, естественно, до поры, пока печать смерти не затрагивает слишком личные рецепторы, самые болевые. Мать Данилы заразили вирусом Кали в больнице, она в коме, и герой прозревает: «Моя жизнь — это лица близких рядом. Ради них я живу. И… буду жить. Вирус, ставший приговором, помог мне осознать, что все, кого ты любишь, умрут. Или умрёшь ты для всех тех, кого любишь».

До болезни матери он был мертв, вокруг него витал воздух мертвечины, и копошились могильные черви. Эта болезнь стала для него Сонечкой Мармеладовой: «До комы матери я был мертв. Она сделала мою Голгофу своей, и я ожил, воскрес».