Письмена нового времени

Революция — есть пародия, обезьяна преображения, схожая с ним по форме, она несет не созидание, а хаос множественности, уводит в судорожном скачке от искомого прошлого. «Революция есть именно порождение срединного гуманистического слоя человеческой природы».[69]

С.А. Аскольдов в статье «Религиозный смысл русской революции» отмечает, что установленное веками равновесие святого и звериного в русской душе нарушили новые гуманистические веяния последних столетий отечественной истории.[70] В гуманистических идеях, искусственно прививаемых России еще с 18 века, содержится разрушительный вирус — образец утопии, т. е. руководство по деструктивному скачкообразному движению, мятежности, революционности. Обратили внимание на человека, навязав ему высшее, сверхчеловеческое достоинство, и, как следствие, отвратились от Бога, совершенно забыли, что познание человека, осознание его величия всегда происходило через приобщение к Божественному совершенству, которому человек есть «образ и подобие», т. е. неразрывно связан. Тут же вспоминаются провидческие слова Ф.М. Достоевского о ситуации, когда идею Бога насильственно убрали из сферы человеческих интересов. Все возможно, ибо это Все забыто, остается лишь одно ничто, смерть, нисхождение в прах, горы трупов в последнем акте трагедий Шекспира. Секулярная мысль в России нашла наиболее показательное свое воплощение в ГУЛАГе — яркой иллюстрации тезиса о гуманистическом людоедстве.

Задача современного общества должна состоять в спокойном отходе от идей моделирования различных вариантов развития и возвращении в то древнее, но отнюдь не ветхое гнездо, из которого все мы в свое время выпали — в вечнообновляющееся, вечномолодое прошлое.

Преображение — умаление, отвержение секулярного, уход от общества, мира к «я», любовь, обретение религиозного, новая жизнь в любви, «новая земля и небо» — искомый синтез снятия противоречия между «я» и «мы», частным и общим — боли и тоски русской культуры.

Мир — лествица, возводящая к Богу, движение по ней происходит по принципу метаморфозы, преображения: каждая новая ступень переводит в новое качество. На этом пути важны все этапы, весь процесс. Обозначение лишь только цели, высших ступеней ведет к порушению всего пути, идея которого сведется к бессмысленной погоне за мифическими идеалами, миражами.[71]

Беда России в том, что ее всегда пытались поместить в какие-либо рамки, навязать ей ту или иную радикальную концепцию развития, причислить ее к тому или иному лагерю, совсем забывая, что она не то и не то, не Европа и не Азия, и даже не их смесь.

Беда в том, что за ворохом рассуждений о стране мы начисто забыли ее истинное лицо, попеременно напяливая на нее всевозможные скоморошьи рожи.

Мы в России то и дело наблюдаем борьбу художественных условностей, искусственно-теоретических представлений о мире, часто являющихся предельно субъективными, продуктом творческого воображения и, с другой стороны, — реальности, неподвластной законам и кодифицирующим понятиям человеческой логики живой жизни. Здесь необычайно силен творческий импульс, который часто из созидательного процесса превращается в разрушительный, гибельный.

Пророки в овечьих шкурах

Россия в своем настоящем удивительно напоминает лермонтовского Печорина, в описании которого автор выделяет черты мужчины, женщины, ребенка, лошади, и никто не может с уверенностью сказать, кто он есть на самом деле: демон, ангел или просто человек, и что он несет: добро, зло или он выше этих категорий, «по ту сторону»?

За бесконечной вязью различных теоретических концепций мы совсем забыли о России, какая она есть на самом деле, истинная, настоящая. Ее лицо мифологизировалось, сделалось уродливым, безжизненным. Окончательно возобладали представления о ней из сферы фантазии — помутнела ее позолота.

В этом забвении себя, в потере своего прошлого коренится самая большая опасность, которую можно представить как движение от «кто» в «никто» по примеру концевой рифмы стихотворения М.Ю. Лермонтова «Нет, я не Байрон».[72] Начиная со знаменитой теории «Москва — III Рим» открывается эра теоретического постулирования и салонно-косметического перекрашивания лица Руси в русле идей русского национального мессианизма. Этот уродливый мертвенный гипс, то и дело налипающий слоями, отвращает Россию от настоящего ее предназначения — идеала гармонизации, примирения народов, собирания их в одном общем походе к Господу с покаянной мольбой.

В основе всей русской культуры — жертвенное начало. Она постоянно растрачивает себя во имя другого (образ любящего горящего сердца из стихотворения Пушкина «На холмах Грузии»). Отсюда — уникальность России, собирание земель которой всегда производилось по принципу добровольности. Жертвенное, или иначе, любовное начало… Не случайно на Руси популярен образ Богородицы — олицетворение земного идеала силы любви, реализующей любовь к Богу, любовь к ближнему и материнскую любовь к сыну.