Фигура переводчика складывается из книг, в которые он вложил своё искусство. С помощью этой простой мысли едва ли можно оцепить всё, что сделал А. М. Шадрин. И не только потому, что он переводил с французского, английскою, немецкого, испанского, португальского, шведского и итальянского в прозе и стихах, но и потому, что его многолетнюю работу нельзя охватить одним взглядом. Для этого она слишком объемна и разнообразна. В галерею его переводов входишь как в антиквариат, в библиотеку шедевров. Он выбирает только первоклассные произведения, второстепенные его не привлекают. Он переводит Франса, Стендаля, Бальзака, Киплинга, Вальтера Скотта, Рафаэля Альберти, Альберта Швейцера, обогащая и расширяя не только читательский, но и писательский кругозор. Очень многое переведено впервые. Шадрин познакомил нас с «Гептамероном» Маргариты Наваррской, выдающимся памятником французской литературы эпохи Возрождения, книгой, от которой невозможно оторваться. Он перевёл «Мельмота–Скитальца» Мэтьюрина, произведение, которое Пушкин считал гениальным. И в настоящее время этот роман поражает причудливым и острым скрещением реалистической и фантастической прозы. Немногие мастера нашего перевода взялись бы за эту требующую огромной эрудиции работу.
Личность переводчика с такой же отчётливостью и силой отражается в его работе, как личность автора в оригинальном произведении. Каков перевод, таков и переводчик. А. М. Шадрин переводит так, как будто оп дал присягу нашей литературе быть предельно точным и рыцарски правдивым. И важно отметить, что вопреки тому, что он работает уже более сорока пяти лет, — это талант развивающийся: потому, что А. М. Шадрин ставит перед собой всё более трудные задачи. Его бесконечно терпеливый, самоотверженный труд, бесспорно, займёт своё место в истории нашей культуры.
Меня познакомил с Сергеем Колбасьевым Тихонов. Это было весной 1920 года. Он сказал мне, что хочет познакомить меня с нормальным и одновременно немного сумасшедшим военным моряком, который пишет любопытные стихи и пытается писать хорошие рассказы. Колбасьев жил в Доме искусств — прибежище многих хороших и плохих писателей в годы гражданской войны. Когда мы пришли, он был занят серьёзным делом: жарил на керосинке лепёшки, с молниеносной быстротой смазывая сковородку восковой свечой. Лепешки были отвратительные, но мы их съели.
Тогда Колбасьев был поэтом, написал хорошую поэму «Открытое море», лаконичную, как морские сигналы, и рассказал нам столько невероятных историй, сколько у нас хватило пороху их выслушать. Он был красивым человеком. У него была необыкновенная биография. Писателя нельзя называть маринистом, потому что он пишет о море. Колбасьев писал о людях, переживших и не переживших непоправимый душевный перелом. он сам был одним из них, именно поэтому ему удалось написать о первых моряках советского флота. Морской корпус он окончил, когда уже началась гражданская война. Едва ли он сомневался в выборе, он сразу решил стать на сторону красных, — это–то и дало ему профессиональную возможность писать и о людях заблудившихся (как в рассказе «Центромурцы»), и о людях, сразу нашедших (как нашёл он) верную дорогу. Острота многих его рассказов сильна, потому что фактически никакого советского флота не было на Азовском море — его увели белые, оставив ледокол, пролежавший два года в воде, землечерпалки, баржи, сторожевики — словом, «корабли не корабли, а одна смехота, а времени вовсе нет, потому что противник владеет морем и нападает, когда захочет», — как говорит комиссар Дымов. Флотилию надо было построить, а для этого нужны были верные люди. Причем эти глубоко штатские люди должны были стать военными в самое кратчайшее время, несмотря на то что для этого у них не было ни опыта, ни знаний. Все это происходит на глазах мальчишки–партизана Васьки, прозванного «салажонком» — так и называется широко известная повесть. В ней решены по меньшей мере три задачи: 1. Показан быстрый рост сознания подростка, принимающего участие в морских боях;
2. Рассказано, с каким трудом, с каким смертельным риском строилась новая боеспособная флотилия; 3. Занимательно решён сюжет, который заключается в незримой борьбе подростка с тайным предателем. Врожденное нравственное чувство в соединении с зорким, отроческим зрением помогает подростку правильно разгадать поведение предателя, не вызывающего у взрослых, опытных людей никакого сомнения, подозрения.