Письмо

Дроздов не принимал всерьёз заявлений Бедрицкого, тот, чем ближе к вечеру, заводил подобные разговоры, постепенно скисая, и к темноте уже ничем не напоминал человека решившегося на самострел, а скорее побитую смертельно напуганную собаку. Он всегда шёл в дозор в паре с Дроздовым, зная, что тот никогда не проболтается о животном страхе, заставляющим его с наступлением темноты забиваться в угол окопа и всю ночь дрожать мелкой дрожью.

Сплошной линии обороны здесь не было. В обязанности дозорных входило, вовремя заметить противника, поднять тревогу по телефону, или открыв огонь, вызвать подкрепление. Правда, на этом рубеже до столкновений пока не доходило. Будучи обнаруженными, боевики сразу же отходили в "зелёнку", не желая принимать бой на открытом пространстве.

Вот-вот должно начать темнеть, и надо спешить с чтением письма. Дроздов вздохнул, достал помявшийся в кармане конверт. Увидев его, Бедрицкий, встрепенулся:

– Что, почта была?

– Да, вот письмо от матери получил.

– А мне … мне не было?

– Не знаю, Галеев вот сунул … больше ничего не сказал. Нет, наверное, он же знает, что ты со мной в наряде.

– Что они там суки вола за … тянут. Обещали же. Тут каждую минуту под смертью, а они там … сволочи.

Бедрицкий, как и Дроздов рос в "неполной" семье, без отца. Но у матери, универмаговской продавщицы, по его словам, всегда были хахали и нынешний со связями, обещал помочь.

Дроздов разорвал конверт и вынул пачку сложенных вдвое тетрадных листов, исписанных знакомым округлым почерком.

       2

"Толенька, сынок, здравствуй. Наконец-то дождалась от тебя письма. Пиши как можно чаще, чтобы ни случилось. Господи, ты всё-таки попал в это пекло. За что такое наказание? И без того я всей жизнью наказана, тебе-то за что? Видно весь род наш невезучий. Прадеда твоего кулачили, а богаче его не трогали, деда на войну с язвой забрали, а его дружкам здоровым бронь сделали, он в могиле давно, а они, некоторые, и по сей день живы и здоровы.

Прости сынок, понесло меня, но не стану зачёркивать, рвать, и новый лист начинать, боюсь, остановлюсь и потом уже не смогу написать всё что хочу, духу не хватит. Ты прости меня Толя, что не сумела тебя от Армии уберечь. Кляну себя за дурацкую стеснительность мою. Господи, ведь у матери на первом месте должно быть её дитя, а всё остальное ерунда, чушь, мишура. Ведь знала, что новая война с чеченцами неизбежна, но думала, что ещё не скоро и ты успеешь отслужить. Забыла, что мы все невезучие, на авось понадеялась …"

Начался обстрел. Работал "ГРАД" с вершины горы. Воющие искрящиеся снаряды проносились над головой и отзывались эхом разрывов где-то за "зелёнкой". Продолжавшийся минут пятнадцать обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, – видимо корректировщики сообщили что "духи" покинули обстреливаемый "квадрат". Тут же над вершинами гор проплыли несколько "вертушек" туда, куда только что летели снаряды.

Содержание письма пока что соответствовало ожиданиям. Дроздов с некоторым усилием вновь заставил себя читать – до конца послания было ещё далеко.

"… Могла, могла я тебя сынок избавить от призыва, наскрести, занять деньги, к отцу твоему, наконец, обратиться, сунуть кому надо, чтобы болезнь тебе выдумали, многие ведь так поступали. Прости, прости меня дуру, с принципами моими, будь они прокляты. Тебе, конечно, мои причитания не помогут, но я хочу хоть отчасти искупить свою вину перед тобой. Сейчас, конечно, всё от тебя зависит. Толя, сыночек, сделай всё, что в твоих силах, но останься жив, вернись оттуда. Прости за всё, за то, что рос без отца, детства нормального, даже образования я не сумела тебе дать, прости. Но сейчас надо думать о том, как тебе выжить, и для этого я хочу поделиться своим опытом. Не знаю, поможет ли это тебе, но сейчас это всё, что я могу для тебя сделать …"

– Что мать-то пишет?– спросил Бедрицкий, пытаясь сосредоточиться на мытье посуды.

– Да так, переживает,– не отрываясь от письма, ответил Дроздов.

– А моя не переживает. Я уж, сколько писем отправил, а она на три письма одним отвечает. Некогда, хахалей своих ублажает, сорок пять уже, а всё никак не нагуляется. Плевать ей, что меня тут каждый день угробить могут.

– Не может мать так к сыну относиться,– оторвался от чтения Дроздов.

– Ты мою не знаешь. Я ей на … не нужен. Она мне сколько раз говорила, что я ей всю жизнь испоганил, из-за меня её замуж никто не взял.

– Всё равно не может,– убеждённо повторил Дроздов. Он встал, и осторожно выглянув из-за бруствера, убедился, что всё вокруг спокойно, хотя и без того днём активности от "духов" было ожидать трудно. Он сполз назад, в окоп и возобновил чтение.