Письмо

Одним из первых на этот отчаянный звон прибежал председатель сельского совета, молодой демобилизованный красноармеец Игнашкин и, увидя дергавшего изо всех сил за веревку, привязанную к языку колокола, старика, подбежал к нему и закричал:

— По какому случаю звон? Что такое?

Старик отмахнулся от него левой рукой (не мешай, дескать) и крикнул:

— Граф едет! На-днях ждать надо. Землю всее нам дарма отдает! Дарит!!!

— Что ты, чорт, очумел, что ли?! — закричал председатель. — Какой граф? Брось звонить!

— Чего брось! Не брось, а надо! А ты не ори на меня, не велик господин-то! Вон Харламп Васильев письмо получил. Не мешай.

И еще с большей энергией задергал веревку. Вскоре под липу со всех концов деревни набежал народ: мужики, бабы, девки, ребятишки.

Звон, наконец, прекратился, и набравшийся народ, не зная, зачем его скликали, ждал объяснения.

— По какому случаю звонил? — опять, как и давеча, крикнул председатель сельского совета, обращаясь к звонившему старику.

Тот утер рукавом рубахи запотевшее лицо и, кивнув на Харлампа Васильича, сказал:

— Вон у кого спрашивай! Нащет графа звон был. Едет, ишь!

Тогда на сцену выступил Харламп Василич. Прежде всего, он высморкался, утерся, обдернул на себе пиджачишко и закричал:

— Православные, прислушайтесь к словам моим! — И, подождав немного, чтобы затихло, продолжал: — Православные! Докладаю вам для праздника святителя и чудотворца Николая, какую нам всем создатель всевышний послал для праздника нечаянную радость. Помолимся, православные! Помолебствуем! В скором времени ожидайте нашего благодетеля и владетеля графа Анатолия Викторыча. Едет сюды из изгнания. Мне, рабу недостойному, письмо собственноручное изволил прислать. Эва оно! Глядите!!

Он поднял руку с письмом и показал всем.

— Про-о-сим! — покрывая все голоса, закричал какой-то курносый молодой малый насмешливым голосом. — Про-о-сим! Не умеешь сам-то! Давай сюда, я прочитаю.

— Читай, Агапка! Вмазывай, чтобы всем слыхать было. Встань повыше, чтобы видать нам тебя было. Начинай! Становись вон на пень-то, вмазывай!

Агапка вскочил на какой-то пень, оставшийся после другой, когда-то стоявшей здесь, поваленной ветром липы, взял из рук Харлампа Василича конверт, вынул из него письмо, развернул, откашлялся и громко, насмешливо сказал:- Ну-ка, что тебе эта сволота, граф твой, пишет?!

Харламп Василич, услыша такую «дерзость», даже присел от неожиданности, а потом, опомнившись, хотел было вырвать письмо, но было уже поздно.

— Слушайте, граждане! — заорал Агапка. — Начинаю! Ну, во имя отца, и сына, и святого духа, господи, благослови! (Чтец перекрестился) «Здравствуй, Харламп! — насмешливо начал он, и этот его насмешливый тон как-то сразу передался слушателям. — Жив ли ты?» Он засмеялся и воскликнул: — Жив, нашелся! Эвон стоит, разиня рот. Возьми его себе, повесь на шею!.. Товариши, помните ли вы, граф спрашивает, его сиятельство, а? Нет? Ну, так и запишем!

«А я вот, — опять продолжал он, — помню о вас обо всех, а об тебе, Харламп, в особенности»… Слышь, Харламп Василия, какой тебе почет?

— Сволочь! — закричал Харламп Василич со слезами в голосе. — Я жаловаться стану!

— «Помнишь ли, — возвышая голос, продолжал чтец, — мой верный слуга, как ты ездил со мной? Возил меня со станции на тройке в мое имение? Где теперь эта тройка?»

Тройка-то где? А мы ее вашеся, когда я, простите, Христа ради, в комитете бедноты состоял, тогда еще раскассировали. Ну, еще что тут?

«Удивляюсь я, Харламп, повторяю, и поражаюсь, как вы все терпите и переносите? Неужели вам теперь лучше, чем было со мной? Скажи, обижал я вас? Нет! Кто помогал вам? Я! Кто наблюдал и жертвовал для благолепия храма, построенного моими предками? Все я же! А в наш престольный праздник, помнишь, Харламп, моя жена обносила вас всех из своих рук по бокалу вина и по пирогу!»

Помните, ребята, это?! — закричал Агапка. — Помним, вашеся! Спасибо! По горло были сыты вашими пирогами!

«Как была умилительна и сердечна эта картина слияния высшего сословия с низшим! Помнишь, Харламп, как священник наш, батюшка отец Геннадий (жив ли он?)…»

Чорт ли ему сделается, жив! Все такой же, как был при вашем сиятельстве. Вас ждет.

«Как он купно со мною, с тобой и с церковным старостой Егором (поклонись от меня ему, если он жив)…»

Егор? Эна стоит, бороду выставил! Живехонек!

«В великую пятницу на страстной неделе при стечении в нашем храме всех православных моих крестьян обносили мы вокруг престола плащаницу, божественное тело христово. Я плачу, Харламп, вспоминая это!»

Плачешь ты, вашеся, да не об этом!

«А не осквернили ли, не уничтожили ли памятники, стоящие на могилах моих родителей и предков? Помни, Харламп, они для меня дороги! Не вырубают ли мой парк! Сохранен ли мой лес?»

Сохраняем! Спасибо, что не успел его спустить. Сохраняем! Не беспокойся, вашеся!

«Скажи, Харламп, и объяви на сходке слова мои моим верным и, знаю я, любящим меня крестьянам, чтобы они до моего приезда берегли бы его».

Слушаем! Бережем!