Письмо из деревни в город

Отставила Алевтина Сысоевна все хозяйство, не переделаешь за жизнь, а письмо надо писать, материно слово тяжелее золота, может, и окажет на судьбу значение. Каменный человек и тот против материной слезы не устоит. Вытерла руки и полезла, крадучись, в дочкин чемодан. Достала лакированную сумку, пошарила письма. Фрося не все отправляла, иное запечатает, адрес напишет, марочки наклеит, а потом, хлоп, и в сумку. Фотокарточку Алевтина Сысоевна сколько ни искала, не нашла, хахаля-то. Видно, с собой носит, а есть фотокарточка, есть. Открывать конверты Алевтина Сысоевна не стала, пусть бы и не запечатанные, жалко дочкины тайны, только адрес переписала: Чита, Комсомольская ул. Общежитие строительного техникума № 2, комната 47, Журавлеву Константину П.

Письмо обратно спрятала. Нашла пустую тетрадку, достала с окна чернильницу, воды в нее подлила, нашла за комодом ручку, недолго призадумалась, потому что письмо давно уже наизусть составила, и написала все как есть, начавши так:

"Гражданин Журавлев, пишет вам Фросина мать Алевтина Сысоевна..."

Алевтина Сысоевна писала письмо, поднимая от листа голову, задумывалась, смахивала слезу и видела, как мокнет от дождя и чернеет глухая стена Кузнечихиного дома через перекопанный огород. Написала она про "материно горе", и про "каменного человека", и про "невинное дитя", которое плачет, хотя внучка была, слава богу, здоровенькая девочка и не плакала, а посапывала в свою соску и росла в теплой тишине избы не по дням, а по часам, написала, что "дети цветы жизни и будущее народа", написала, что считает Журавлева "культурным человеком", который не может "бросить девушку с ребенком, если от него". Она писала долго, вырывала листки из тетради, исписала, наконец, все, какие были чистые, сбоку написала привет родителям Журавлева и подписалась опять официально, несмотря на то, что в письме предлагала Журавлеву быть ей "честным и любезным сынком", "гражданка Цаплина Алевтина Сысоевна".

Боясь, что не успеет, что внучка сейчас проснется или что Фрося прибежит-застигнет, Алевтина Сысоевна взяла давно приготовленный конверт, заклеила, написала адрес, быстренько обула сапоги, схватила пальто, побежала на станцию, оберегая на груди письмо от дождя, бросила его в ящик и сразу начала ждать ответа с решением Журавлева. Но когда она шла домой, в глазах ее все стоял конверт и вертелась в уме фамилия: Журавлев, Журавлев, Журавлев. Он выходил Журавлев, они с Фросей выходили Цаплины. Что-то здесь неладное увиделось Алевтине Сысоев-не. Всю жизнь она была Цаплина, весь мужний род был Цаплин, и покос назывался еще по свекру "Цаплинский покос", и край деревни, где когда-то много было Цаплиных, назывался "Цапельный край", но только сейчас Алевтина Сысоевна призадумалась, что фамилия эта от птицы цапли, а Журавлевы - от птицы журавля. Журавль да Цапля. Цапля да журавль. Ходила цапля к журавлю. Нехорошо, смешно. Она уже хотела вернуться и подождать, пока за почтой приедут почтовики, но тревожилась за внучку заревется, если Фроська не пришла, и побежала под дождем быстрее.

Фрося была дома.

Алевтина Сысоевна не находила себе места, посидела для виду минуточку, что-то сказала и побежала опять на станцию, караулить почтовиков и просить обратно письмо. Она решила подписать его не "Цаплина", а просто - "Фросина мать Алевтина Сысоевна". Она дотемна сидела на лавочке у окна в зале ожидания, ни с кем не разговаривала и не сводила глаз с синего ящика, окатно мокнувшего под дождем. Народу на станции всегда много, всегда есть жареная колбаса в буфете, бывает даже пиво. Обрушила ее надежды Малаша Рыкова, дежурная, сказала, что почту давно забрали и увезли.

Домой Алевтина Сысоевна пришла пьяная, поздно.

Квартирант-бульдозерист уже поел и, как обычно, бросил чашки-ложки на столе и играл по самоучителю на красивом аккордеонированном баяне. Фрося уже нарядила дочку в обновку и учила ее держать головку и сидеть.

- Придерживай, Фросюшка, придерживай, не дай бог, чтобы головушка не завалилась! - полюбовалась было Алевтина Сысоевна внучкой, но тут же спохватилась о своей вине и убралась за занавеску. Есть ей не хотелось.

Квартирант играл коротенькие "арии", перебирал в промежутках басовый аккомпанемент. Потом сам себе объявил громким голосом:

- Полонез Огинско-о-го!

Сыграл, путаясь, начало. Путался он все время и там, где путался, играл особенно громко. Потом он снова начал и снова объявил:

- Полонез Огинско-о-го!

Фрося не утерпела, рассмеялась.

Квартирант, подозревавший, что его мечтают женить в этом доме, в последнее время вел себя очень нахально и гордо.

- Это, Фрося, не какие-нибудь ай-ловлю, ай ловлю! Это классика! Понимать не всякий может!

- Где нам, темным! - откликнулась из-под одеяла Алевтина Сысоевна.

Ей хотелось заступиться за дочь, перед которой она теперь была так виновата за письмо.- В тайге живем, пням молимся!

- В тайге живете, а таскаться в город ездите! - сказал квартирант и засмеялся.

- Фросюшка! - простонала Алевтина Сысоевна.- Это пошто с нами так? За ласку, за тепло?