Письмо на панцире

— А ты слушай. Главный и молодая та докторша: мимо меня пулей пролетели обратно в палату. И я слышу — главный приказывает: «А ну руки вверх!»

— Ты шутишь, Василь. У него что, пистолет был?

— При чём тут пистолет! Ты слушай. Он ему: «Руки вверх!» А парнишка тот: «Вы что — милиция?»

— Так ты ж говоришь, что без пистолета.

— Конечно, без пистолета. Но всё равно, понимаешь: «Руки вверх». И как крикнет: «Не рассуждать! Сейчас же вверх и повыше… Ну, так и есть — фурункул под мышкой. Что ж ты доктору не сказал?» — «Боялся». — «Как ты умудрился её обмануть?»

А парнишка тот прямо так и бахнул: «Я так поворачивался, чтоб эту подмышку не видать. И наврал докторше, что мне не больно». И знаешь, Вита, пока парень этот оправдывался, главный потёр ему ваткой подмышку… Чик ножичком таким блестящим — и готово!

— Что готово? — спросила Вита.

— Операция готова. Главный сказал докторше и сестре: «Перебинтуйте. А вечером измерьте температуру. Нормальная будет. — И парню тому: — Ты, брат, в другой раз нас не обманывай. Мы всё можем сделать быстро, и, вот видишь, ты даже не вскрикнул. А если бы дальше обманывал нас, мы бы ползли к развязке, как черепаха. Тогда хуже было бы. Понимаешь? И тебе было бы больнее».

Только тут Вита поняла, что Василь всё это ей рассказывал и изображал в лицах, чтобы её отвлечь от мыслей об операции. Он тараторил так, что она только один раз могла вступить в разговор, когда Василь упомянул о черепахе.

Вита спросила:

— А ты про здешнюю черепаху-почтальона слыхал? У неё на панцире что-то написано.

— Шутишь.

— А вот и не шучу. Мне вожатая рассказывала. Только черепаху никто поймать не мог и что там написано, никто не знает.

— Тайна, значит?

— Ага, тайна. Ведь этой черепахе, может, триста лет.

— И так давно на ней написали? — Этого я не знаю…

Они проговорили о черепахе до того самого момента, пока докторша и, должно быть, тот самый главный врач не вошли в палату. Василь при этом исчез, как бы растаяв. А главный сказал:

— Давай, Вита, знакомиться. А с папой твоим я уже по телефону познакомился. Он к вечеру будет здесь.

ГОЛОВА В ОКНЕ

Этот последний день перед отъездом в ялтинскую больницу стал вдруг пасмурным и прохладным, будто сама природа грустила вместе с Витой. Правда, грустить ей не давал Василь. Он проникал к Вите разными путями, а кто знает, может быть, нянюшки и медсёстры замечали его, проскальзывающего в медстационар, но только делали вид, что они его не замечают. Знали же они, что не от одних только лекарств легче переносить болезнь. Нужен больному и добрый человек, внимание, забота. И видели они, что при Василе Вита отвлекалась, щёки её розовели, а и того лучше — он делал так, что она смеялась или, широко раскрыв свои и без того большие глаза, слушала его, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова.

В пасмурный день она спросила Василя:

— А сегодня купаться на пляж к морю вас не водили?

— Какое может быть купанье? — Василь протянул руку к окну. — Видишь, что делается. Штормяга! И золотой пляж весь взбаламучен. Ты знаешь, почему он называется золотым?

— Не. Не знаю.

— Слушай. Много веков тому назад был, понимаешь, злой разбойник. Ну пират. Знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю. Что я, маленькая?!

— Так вот. Он нападал на своих фелюгах — лодки такие, понимаешь, — беспощадно грабил здешних жителей и накопил огромные сокровища. Но наши тоже не зевали. Собрали войско и пошли войной на этих разбойников — пиратов. И вот, понимаешь, узнал главный разбойник, что его хотят побить, погрузил всё награбленное золото, поднял паруса и дал дёру.

— Удрал, значит?

— Да ты слушай, слушай. Удрал-то он удрал, да не так-то далеко. Поднялся ветер, разыгрался шторм, порвал все паруса и мачты поломал, как спички. Пошли пиратские корабли на дно вместе с награбленным золотом. А утром здешние жители увидели золотой пляж… Ой, Вита, кто-то идёт в белом халате! Сейчас меня прогонят…

— Беги, Василь.

Он исчезал, но и за дверью медстационара продолжал, как мог, отвлекать Виту от чёрных мыслей. Голова Василя вдруг появлялась за окном. При этом он корчил такую рожу, что не смеяться было нельзя. А ведь это было только мгновение. Мелькнут в стекле оттопыренные уши и лохматая голова Василя и тут же исчезнут. Ведь окно-то было метра два от земли.

Вожатая Вера, если при этом она даже стояла лицом к окну, делала вид, что ничего не увидела.

Да, прыгать Василь был большой мастер. Но чаще всего Вера сидела у Витиной кровати и рассказывала ей о том, что происходило в Артеке. Вита слушала и забывала об операции. А тут снова в окне показывалась голова Василя, Вита смеялась, а Вера, сидящая спи_ ной к окну, спрашивала:

— Ты почему засмеялась?

— Так, ничего, — говорила Вита. — Не обращайте на меня внимания.