Письмо Потомкам

Прошло два месяца, а я каждый день просыпалась в ужасе, разгорячённая и плачущая. Нет, мне не снились кошмары, просто впереди меня ждал самый главный кошмар, который я не наблюдала последние триста лет.

Что такое убить, вернее, заставить умереть не по своей воле огромное количество людей? Какие чувства я должна испытывать, когда прихожу в себя после Исхода?

Это страшно, понимать, что на твоих руках кровь сотен живых существ. Страшно признать, что каждый из них был достоин смерти.

Но жалость жалостью. Как и каждое утро, я начинаю с раздумий. Я всегда вспоминаю молитву одного из древних священников. Имя ему Райт. Этот человек однажды поднял руки к небу и произнёс то, что до сих пор бередит мою душу.

«Боже, помилуй нас! Мы поклоняемся ложным богам и называем это культурным разнообразием. Мы узаконили содомитство и называем это терпимостью. – Молил он тогда небеса. – Мы убиваем детей в чреве матери и называем это правом на аборт. Мы воспитываем молодежь в распущенности и разврате и называем это прогрессивным воспитанием. Мы по уши увязли в порнографии и сквернословии и называем это свободой выражения. Мы измываемся над духовным наследием наших предков и называем это просвещением. Боже, взыщи нас, очисти нас от всей этой скверны!»

Слезы текут по лицу, такие горячие… Они выжигают внутри меня боль, заставляют вспомнить, зачем я стала ТАКОЙ. Видеть подобное, знать, чувствовать…

Знаете ли вы, что такое жизнь? Вы выигрываете в этом мире лишь однажды – когда разыгрывается генетическая лотерея и ваше сознание закрепляется в лоне женщины. Если вы читаете подобные строки – значит, вы живы.

Я соскальзываю с шелковых простыней, обнаженная подлетаю к окну. Зверь во мне пока спит, пока ласково свернулся в клубок и лишь еле прикрытые клыки говорят о том, что он – хищник. Что он голоден.

И скоро он утолит эту жажду.

…а за окном мир, так горячо любимый мной. За окном свет, такой тёплый и золотой. Мир только просыпается, вместе с нашим дыханием он наполняется силой. Ах, если бы тогда, в те древние времена мир был другим, немного добрее, если бы я не стала такой…

И вновь это нытьё.

Я не могу насытить свою боль, свои утраты. Ни одно сокровище мира, ни одно приобретенное знание не притупили память. Я спешу принять успокоительную ванну, а потом зарыться в тёплые одеяния и отправиться к Рионн и семейству шерн Альяринн. Мы не виделись долгих два месяца, всё это время я путешествовала от Дома к Дому, знакомилась с новыми детьми и новыми традициями. Геммы были счастливы моему появлению, вплоть до безумств.

«Этим полотенцем умывалась сама Святейшая, забальзамируйте его и отнесите в семейный храм»

«Из этой пиалы вкушала кофе сама Святейшая, её не мыть и поставить в семейный храм»

«Ах, это след от ножки Святейшей, сделайте слепок»

Но стоило сурово глянуть на распоясавшихся детей, как они тут же утихали и просто молча передавали вещи за спину. Вещи тут же прятались и продолжали пополнять семейные реликвии.

Ну хотя бы так…

Стефан не поехал со мной, да я и не просила. Он остался с Рионн и детьми, готовясь к свадьбе Майи и Кайна. Но без Майи – она путешествовала вместе со мной как «Эхо», так ее прозвали мои романтичные геммы.

Ах, и тут же я становлюсь сама фанатичной.

«Ах, Майя, отойди от окна, ты простудишься!»

«Что значит, не болею. Все дети болеют… Ах, да. Ты же гемма»

«Что ты, милая, зачем ты пьёшь сырую кровь… Ах, да. Ты же гемма»

И вот так я доставала её, как и любая заботливая пра-пра-пра… – бабушка. И день за днём я безнадежно привыкала к ней. Или это моя совесть мне установила такие рамки.

Но так или иначе, я смирилась со всем. С тем, что меня называли так, как я не хочу. Что ко мне относились так, как я того не заслуживала.

Смирилась даже с Исходом. К концу третьего месяца я отправлюсь в Великую Империю, на Пьедестал, который был когда-то построен для меня. Это был мой залог Уильяму, что больше нигде, кроме Пьедестала, я не решусь уничтожить человечество.

– Свят… – и тут же, видя мой гнев, – Ульяна, Вы… Ты сможешь ещё недолго погостить у нас? – это Тарас шерн Хинди стоит у дверей в отведенные мне покои и сжимает руки нервно. За ним как бы прячется почти весь Дом. Их раскрасневшиеся лица то и дело выглядывают из-за угла и тут же исчезают, передавая шепотом, как я выгляжу. Вы ещё транслятор со мной рядом установите.

– Я с удовольствием бы, но не могу. Но у нас впереди вечность, дорогие. Я обязательно к вам приеду и успею надоесть.

Тарас оправляет довольно парчовый камзол, как у Ивана-царевича с картин Васнецова, и на гарами передает мою божественную волю остальным. Совершенно не так, как я сказала, сочинив какой-то пространственный и пафосный монолог.