Письмо Россетти

– Настоящая непристойность – это то, как Венеция обходится со своими священниками, – заметил Антонио. Он явно ее поддразнивал. – Когда уеду отсюда, отправлюсь прямиком в Рим и обращусь там к Папе с просьбой снова отлучить республику от церкви.

– Очередное отлучение? Но Большой совет просто проигнорирует это решение, как делал и прежде. И прикажет священникам продолжать службы в церквах и праздновать все праздники. Известна история об одном священнике, который во время отлучения никак не мог решить, на чьей он стороне, Венеции или Рима, и кому должен подчиняться. И объявил, что не станет выполнять свои обязанности до тех пор, пока не явится Святой Дух и не вразумит его. Ну и ему сразу сообщили, что Святой Дух являлся Совету десятии вразумил их приговаривать к повешению каждого, кто осмелился выказать неповиновение.

– Что ж, это только лишний раз доказывает мою правоту. Это город каких-то безумцев. – Мимо с хохотом и дикими криками промчалась целая толпа людей в масках. – Просто сумасшедший дом.

– Хотите, уйдем отсюда?

– Да.

Взгляд Алессандры остановился на торговых рядах, где продавали еду.

– Может, тогда пообедаем на берегу лагуны?

На берегу было немного свежо, с моря тянуло прохладным ветерком, зато здесь, на маленьком островке, царили покой и тишина – приятный контраст разгулу и суете центра города. Антонио и Алессандра сидели на нагретом солнцем песке, неподалеку от того места, где мелкие волны лениво набегали на берег. Гондольер, которого с утра нанял Антонио, оставался в гондоле, задумчиво смотрел на близлежащий остров Джудекка. Гондольеры большую часть своего времени проводят в лодках, подумал Антонио. Чем жеони занимаются, когда не гребут? Словно в ответ на этот его вопрос гондольер разложил несколько подушек и улегся немного вздремнуть.

– Очень славное местечко, – заметил Антонио.

Алессандра тем временем разворачивала свертки и раскладывала еду: жареного каплуна, сардины с лимоном и травами, батон хлеба, сливовый пудинг. На лицо ее упала прядь светлых вьющихся волос – оба они тотчас сняли маски, как только выехали из лагуны.

– Я приезжала сюда еще девочкой, вместе с братом и кузинами, – сказала она.

– И с тех пор ни разу здесь не бывали?

– Кузины переехали в Падую несколько лет тому назад.

Антонио вспомнил, какая печальная участь постигла отца и брата Алессандры.

– И никаких других родственников у вас в Венеции не осталось?

– Нет. – Она отвязала узкий кожаный футляр, что носила на поясе, достала оттуда столовые приборы. – Не возражаете, если я назначу вас резчиком хлеба и прочего? – спросила она и протянула ему нож.

– Ничуть. А ваша матушка… она тоже умерла? – осторожно спросил Антонио. – Или, возможно, вы не хотите говорить об этом?

– Отчего же. Ее нет на этом свете уже очень давно. Или, во всяком случае, мне так кажется. Она умерла при родах, когда мне было восемь. И я видела все это. Они заставили меня смотреть, потому что я была девочкой и мне следовало знать, как появляются на свет дети. Это было ужасно. Ребенок был огромный, а мама такая хрупкая… они оба умерли. Вы спрашивали, когда были здесь в последний раз, почему у меня нет детей. Всей правды я тогда не сказала. Я предохранялась, потому что очень боюсь родов.

– Можно понять, учитывая ваш печальный опыт, – заметил Антонио. – Могу ли я спросить, раз уж у нас пошел такой откровенный разговор… вам нравится образ жизни, который вы ведете?

– Есть и худшие судьбы, чем быть куртизанкой. Я никогда особенно не стремилась замуж, в отличие от других девушек. Наверное, потому, что ни разу никого еще по-настоящему не любила. В романтическом смысле этого слова. Так что, возможно, я выбрала лучший для себя вариант. – Она отломила кусок хлеба, протянула ему. – Ну а вы? Семья у вас есть?

– Три сестры. Все старше меня, все замужем. Но я вот уже девять лет не видел их.

– Как давно.

– Да, – кивнул Антонио, однако в объяснения пускаться не стал.

– Ну а жена или любовница?

Зачем она спрашивает? Он украдкой покосился на Алессандру, но лицо ее оставалось безмятежным, равнодушным.

– Я, как и вы, никогда не любил, – сознался Антонио. – Потому что знаю: настоящая любовь всегда прелюдия к несчастью.

– Когда вы поняли это?

– О, долгая история.

– Я просто обожаю долгие истории!

Антонио не решался начать. За последние девять лет он никому никогда этого не рассказывал. И вдруг с необычайной живостью вспомнились мать, отец, старый огромный дуб, что высился на холме неподалеку от родного дома. Алессандра заставила его думать о вещах, о которых он предпочитал не думать, сознательно отгоняя все воспоминания о них. Однако на этот раз он отбросил сомнения и заговорил.