Письмо с юга

Юг замечателен не столько помпезными сталинскими сооружениями, сколько массой интереснейших строений неизвестных архитекторов, поражающих воображение необычностью облика и возвышенным образным строем. Эти здания похожи на гениальные творения самоучек, работающих вне школ и стилей, но нельзя их определить как эклектику в силу своей целостности. Как я не допытывался у местных – что, где и когда, получал лишь стандартный набор ответов, вроде: «турки строили», «это кто-то из наших». Общей чертой тех зданий, которых мне привелось увидеть, было отсутствие симметрии и всяких следов влияния конструктивистских идей. Например, здание могло иметь плоскую крышу, но рассечено узкими щелями арочных проемов, по которым даже одному человеку сложно пройти. Окна в полном беспорядке располагаются на стене, но впечатление хаотичности отсутствует, возможно, из-за странного и необычного декора. Здания часто опутывают наружные лестницы и украшают смотровые площадки или балконы с причудливыми решетками. В связи с этим мне вспоминается повесть Грина «Золотая цепь» и дом с перемещающимися комнатами. Невольные ассоциации возникают сразу, разница лишь в масштабе. И, несмотря на то, что всё описанное Гр ином подпитывалось

Крымскими впечатлениями, его повести и рассказы здесь оживают, стоит лишь немного отпустить воображение. Но вот другой писатель, сыгравший в жизни Грина значительную роль, Горький, к этим местам имеет самое прямое отношение – некогда он был здесь рабочим и многое в его первых рассказах и сказках написано по натурным впечатлениям.

Возможно поэтому, в детстве, мне так нравился Грин и ранний Горький.

Ностальгия по утраченному югу началась сразу же, стоило мне оказаться далеко от теплого моря, за Полярным кругом, у холодных озер и рек. Трудно было привыкать к неброским пейзажам болот и нефелиновых пустынь, похожими были только горы. Потом, когда мне случилось переехать в Ленинград, впечатления от юга и севера уравновесились, но южные впечатления оказались острее, как и любые впечатления детства. Однако случилось мне пройти по набережной на закате солнца, они снова ожили, лишь стоило увидеть ночной причал, горящие огнями корабли, светящийся маяк в морском порту. Ночной город – это совершенно феерическое зрелище. Наверное, сорок лет назад было все не так, и перед глазами представали иные пейзажи, но возникает ложная память, и ты на мгновения оказываешься снова там, куда невозможно войти дважды. Вот ночной берег во власти желтых и зеленых оттенков, а море – белых, синих и красных, прибрежная волна, зеленеющая на гребне, с шумом накатываясь на камни и волнорезы, плетет свое подвижное кружево из сиреневатой пены. Люди присутствуют, но как-то незаметно: прибой гасит их голоса, а соленый ветер с моря перебивает запахи из ресторанов и кафе на набережных. Слышна негромкая музыка из небольшого магазинчика, но в ушах почему-то остается лишь низкий бас трубы теплохода. Два дня гудел шторм, в ноябре шторма бывают часто, и на берег выбросило тысячи различных раковин и монет. Накануне я ходил по берегу и собирал раковины. Случалось, находил раковину с живым моллюском, тогда отправлял ее обратно в море. Помнится в детстве, на берег выбросило больного дельфина-эфалину. Дом у нас стоял рядом с морем и поэтому дельфин был сразу же и обнаружен среди морской тины и коряг. Он беспомощно изгибался и кричал, как ребенок. Мы с отцом помогли животному уйти в море. Говорят, что если коснуться дельфина, то всю жизнь будет везти в любви. Любовь обычно – это синоним счастья, своим вектором обращенная к югу. Обычно, но не всегда. Счастье многомерно, многогранно; оно осеняет каждую жизнь и своим вектором может быть направлено куда угодно. Человеку, чтобы быть счастливым достаточно быть достойным счастья.

С любовью сложнее, можно купаться в ее лучах, не будучи ее достойным. Сложно судить про себя чего ты стоишь, но верно я коснулся тогда раненого дельфина, и поэтому это немудреное суеверие имело совсем иное следствие.

Дельфина, конечно, нужно было просто отпустить в море – морскому зверю очень сложно помочь; но для кабанов, лис, оленей и прочей горной живности местные лесничие, не без помощи предприимчивых коммерсантов, организовали вольеры в районе города Адлера. Жителями вольеров становятся малыши, оставшиеся без матери, раненые звери и те, которые по воле случая оказались в неволе и не могут уже жить в условиях дикой природы.