Письмо сыну

«Если будет суд, — думал он, — в доме меня будут считать убийцей. А как мне им объяснить? Впрочем, суда, конечно, не будет, но ведь выговор наверняка дадут. А если бы он умер, например, по моей вине даже, в суд бы подавали не на меня, а на шофера».

Потом он вспомнил рентгеновскую картину этого «жалующегося желудка». Картина была неприглядна, но неожиданно он почувствовал радость. Именно эта неприглядность и говорила специалистам, что он не виноват.

*

В горздраве при разбирательстве он встретился со своим бывшим пациентом. Злобно и враждебно смотрел он на хорошо поправившегося, уже совсем не больного, а бывшего больного. Больной пытался разобраться, кто виноват. Врач злобно огрызался, не желая давать никаких показаний.

— Хм, «о тайнах сокровенных невеждам не кричи и бисер знаний ценных пред глупым не мечи».

Членам комиссии, другим врачам, было ясно — вины никакой нет. Однако поведение врача ожесточало больного все больше и больше.

— Скажите, а почему вы не сделали сразу то, что надо было сделать во второй раз?

— Специалисты это понимают без вопросов.

— Но мне-то вы можете объяснить?

— И не подумаю! Делал, что находил нужным. Делал правильно.

— Как же правильно? Два раза ведь резали!

— Если бы второй раз не резал, не были бы вы здесь, на этом разбирательстве этой глупой жалобы. Этих сведений с вас достаточно? Остального вам говорить не буду. Вы в этом понимаете столько же, сколько и ваша жена. В конце концов, могли спросить это у меня и без горздрава.

Их перебивали. Пытались прекратить этот бессмысленный спор…

*

Без четверти семь их поднимал звонок будильника. Вставать, как всегда, не хотелось. И оба после недолгих проволочек вставали. Вместе с детьми по утрам делали гимнастику, мылись, ели немудреные короткие завтраки. Выходили в одно и то же время в солнце, в дождь, снег, ветер на улицу.

Один, как всегда, шел на метро.

Другой, как всегда, — на автобус.

ГУСЕВ

— Куда же резать его еще! Ведь ничего не осталось в нем! Пришел к вам в больницу как граф. На ногах! А теперь? Говорила ему: не надо давать им резать. Нет, захотелось ему язву вырезывать! Чего же вы еще будете ему резать? Надо было сразу хорошо делать. Один раз делали. Второй раз делали. Сейчас опять. Сразу надо хорошо делать! Значит, плохо сделали.

Волосы торчат. Глаза горят. Не горестно — недобро горят. А собственно, чего им добро-то гореть! Доброе осталось лишь в желаниях наших. А ей-то сейчас достается одно горькое. Не имел я права даже в мыслях обижаться. Но все же отметил: больше в ней злобности какой-то, чем горести. Злиться вообще легче, чем горевать. Часто люди ищут какую-нибудь возможность заменить горе злобой. Особенно слабые люди. Чистое горе — удел сильных.

Впрочем… Да ведь и я хорош. Сетую.

А что ж я! Сильный, что ли!

Гусев действительно пришел в больницу на своих ногах. 20 лет язвы. 20 лет раз — два раза в год обязательно сильное обострение. Как выпьет — так болит. Он 20 лет терпел. Он молодой еще. Ему 53 года. Жить бы ему и жить. Может, и правда я зря уговорил его на операцию?

В операционной все привычно, спокойно. Все на местах. Игорь, Таня начинают наркоз. Чего же ему волноваться? Впрочем, чего мне волноваться? Ему что Игорь, что Таня. Для него же это — операция!

Вскрыли живот. Какое количество спаек! 20 лет болей! Каждая боль — воспаление. Каждый раз новая спайка.

«Черт возьми! Сейчас-то еще легко. Вот двенадцатиперстная кишка достанется… Еще пока просто».

«Боже, как кровит»!

— Давай зажим. Еще сюда… Вытирай же! Что стоишь!

Теперь отделить заднюю стенку. Здесь осторожненько.

— Что ты тычешь тупфером! Видишь, все на честном слове держится!

Теперь тут. Прямо вросло в поджелудочную.

— Вытер бы кто лоб… Здесь понежнее зажим. Эти же — дубины! А рядом проток желчный. Еще перережешь.

Надо бы переднюю стенку немножко побольше оставить.

Вроде двенадцатиперстная хорошо выделилась. Но сколько крови! Каждый вкол кровит. Из всех спаек.

— Теперь пойдем кверху. Крупная артерия! Тоже вся в спайках! Пойдем на основной ствол.

«Почему-то около селезенки кровит».

— Так, давай зажим покрепче. Теперь второй. Не сорвется? Смотри!.. Так, теперь давай отсекать.

«Почему так болит голова?»

Два с половиной часа я делал эту операцию. Тяжело она досталась нам с Гусевым. Впрочем, он был под наркозом.

Но все было хорошо. Гусев хорошо поправлялся. Стал ходить. Он легко перенес эту операцию.

На девятый день после операции я не был в больнице. Пошел со студентами на строительство общежития. Звоню в отделение.

У Гусева непроходимость!

Черт! Далась мне эта стройка. От лопаты руки гудят. Где же тут такси? Черт с ним — поеду так. Непроходимость не прободная — успею. Где же такси? Пропади оно пропадом!

Гусев лежит уже похудевший. Сразу как осунулся. Четыре раза была рвота. Неужели напортачил?

Что там может быть?

Соскользнула брыжейка с желудка — ущемила кишку? Нет. Тогда на рентгене барий бы не прошел так далеко. Что же там может быть?

— Иван Михайлович! Как чувствуешь себя? Больно?

— Болит. Да как-то не все время. Приступами. То ничего, ничего. То как раз, раз! Забурлит, и больно. Хоть криком кричи…