Письмовник, или Страсть к каллиграфии

А засилие в нашем кинопрокате дешевых «кассовых» западных фильмов только утверждает это и показывает, что имеющий больше денег — имеет и больше удовольствий, что умеющий сильнее и техничнее ударить человека по голове — более прав и счастлив, что самое главное в жизни — деньги и сила. И совершенно неважно — получены эти деньги в наследство, украдены они в банке, найдены в пещере или на дне морском. Деньги не пахнут!

Эстрадный лауреат-попрыгунчик в дамских пиджачках; песенная «дива» с раскованностью базарной торговки; живописец, торгующий историческим натурализмом; другой живописец, портреты которого своей красивенькостью так и напоминают работы Черткова («Портрет» Гоголя); уважаемая газета, считающая крайне необходимым сообщить всей стране подробности брака, развода, нового счастья серенькой актрисы; полнометражный цветной широкоэкранный фильм, снятый только для того, чтобы предоставить возможность престарелой красотке предстать в двух десятках нарядов; модный роман о приключениях демона и его любовных играх в Кордильерах; великий актер, который волею совсем невеликого режиссера вынужден перед стыдящейся публикой делать ежевечерне непристойности и всячески показывать пристрастие своего героя к мальчикам; кинорежиссер, понуждающий немолодую уже актрису голой кататься в снегу, чтобы тем самым показать свою передовитость и неотсталость от Запада… А стихотворные сборники, сплошь наполненные стихами о любви несостоятельной или несостоявшейся…

И постепенно затуманивается ясное.

И постепенно становится странным — почему это мне делают замечания, когда я надеваю любимую майку с флагом США или американскую армейскую рубашку со знаками различия?

Действительно странно…

Но можно ли представить Олега Кошевого в немецкой армейской рубашке? Можно ли представить Александра Матросова в рубахе с государственным флагом явно недружественной нам державы?

А ведь и они, и те парни, которые щеголяют сегодня в майках с надписями, типа — «Да здравствует пожарная команда города Бостона!» — состоят в одной организации — ВЛКСМ!

Почему комсомол берет под свое крыло городской рок-клуб, не открыв «Клуб советской песни»?

Надо ясно видеть ответ на этот вопрос.

Но ясное затуманивается. Абсолютное или тяготеющее к абсолютному подменяется относительным. Человек, видя плохое, уже не говорит ему НЕТ, а говорит НЕТ, НО…

Исключения из правил, которые, как известно, подтверждают правила, становятся не исключениями, а параллельным сводом антиправил.

КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?

Видеть наше общество добрым, умным, честным, здоровым, сильным — выгодно нам, каждому из нас, выгодно всем людям, осознавшим доброе будущее человечества.

Видеть нас разобщенными, задерганными, полупьяными, видеть как можно больше сирот и неполных семей, видеть нас, бредущими в тумане утверждения относительности морали и этики, относительности всего в этом мире — выгодно тем, кто живет еще по законам людоедских времен, тем, кто считает: надо убить всех чужих, чтобы своим было хорошо.

Тревожно в мире. Проходит время, когда мы говорили обо всем — ДА, НО… НЕТ, НО…

Приходит время говорить всему человеческому — ДА!

Пришло время говорить нечеловеческому — НЕТ!

Письмо десятое

Теперь коснусь твоих соображений по моему сюжету с быком. А потом порассуждаю о присланном новом сюжете.

Сказал бы прямо — нравится тебе мой сюжет и ты попытаешься «обрастить его мясом». Мне вот тоже все больше и больше приходится по душе ситуация с Чучиным на городском острове, да так, что я могу теперь много чего порассказать о нем и о его жизни до острова, на острове и после острова…

Твое предложение — отпустить Быка на волю — доброе и романтическое. Но где она — бычья воля? Он же не дикий олень!

Противоречие между Быком и Человеком неразрешимо (пока?), но для искусства, я думаю, важно все время выделять и верно указывать направление течения этого процесса.

Проще говоря, пусть Быка будет жалко.

Жалко во всей широте этого чувства: от жалости элегической и пассивной (унижающей, по Горькому) до жалости действенной, искренней, активной, которая иначе называется — любовью.

Ты сам только подумай — у нас уже законодательно запрещено воспевать жестокость и убийство, смаковать их, эстетизировать, но это не значит, что нельзя писать о жестокости и убийствах, как думают иные «бдительные» редакторши. Можно писать и нужно писать, но с четких классовых позиций, с четкой идейной оценкой материала.

А то ведь дело доходит порою до парадоксальных вещей.

Из очередного переиздания прозы Анатолия Черноусова, ты его должен помнить еще по «Практиканту» и фильму «Завтрак на траве», «бдительной» редакторшей выстригается сцена, где замученный военным голодом мальчишка убивает утку, и невероятно он при этом мучается, мучается так, что на всю жизнь запоминает этот день и час, этот жизненный урок.