Пистоль и шпага (СИ)

— А остальные?

— Поручик Голицын погиб при отражении последней атаки. Еще уцелел командир батареи шестифунтовых пушек прапорщик Кухарев.

— Вас, что, всего трое было? — удивился генерал.

— Так точно, ваше превосходительство!

— А людей сколько?

— Полторы сотни, считая артиллеристов.

— И вы отбили атаку французов?!

— Две, ваше превосходительство.

— Дела, — покачал головой генерал. — Никогда о таком не слыхал. Рота отбилась от полка. А вы, часом, не заливаете, подпоручик?

— Гляньте сами, — указал я рукой на груды тел у фасов. — В поле их лежит гораздо больше.

Оба генерала некоторое время обозревали результаты боя.

— Вот что значит русский солдат, ваше высочество, — сказал пожилой генерал молодому по-французски. — Кое-кто убеждает нас, что Бонапарта не одолеть. А тут рота остановила полк!

— Полагаю, у нее был отличный командир, — ответил тот, кого назвали высочеством. — Жаль, что погиб.

— А этот? — пожилой кивнул в мою сторону.

— У него крест военного ордена на мундире, явно из солдат. Не думаю, что такой мог построить грамотную оборону. К тому же офицер не станет перевязывать раны нижним чинам.

— Гм! — пожилой посмотрел на меня и перешел на русский. — Кто командовал обороной флеши, подпоручик?

— Я, ваше превосходительство.

— Почему не поручик?

— Так приказал командир батальона.

— Я вижу знак военного ордена на вашем мундире. Вы из нижних чинов?

— Нет, ваше превосходительство. Я получил его, будучи статским. Произведен в подпоручики указом государя.

— Постой! — он наморщил лоб. — Слыхал о таком: небывалый случай… Так вы тот самый Руцкий, что храбро бился в Смоленске и вышел из него последним?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Не удивительно, что вы отстояли флешь, — кивнул генерал. — Я сообщу о вашем подвиге светлейшему. Нас прислали вам на замену. Куда направитесь?

— В штаб Багратиона. Таков его приказ: сражаться до подхода резервов, а затем вернуться.

— Отчего у вас мундир порван? — спросил молодой генерал, которому, видимо, не понравились слова пожилого.

— Штыком ударили, ваше высочество, — сообщил я по-французски. — К счастью, угодили в часы, и все обошлось синяком, чего не скажешь о других. По образованию и прежней службе я лекарь, так что помогаю раненым. Полагаю это долгом христианина. Разрешите идти?

— Идите! — кивнул пожилой генерал, с улыбкой глянув на насупленного молодого…

— Знаешь, с кем ты говорил? — спросил меня Семен на обратном пути, когда я рассказал об этом эпизоде. — Командующим вторым корпусом генерал-лейтенантом Багговутом. А второй генерал — командир четвертой дивизии принц Вюртембергский.

— Барклай прислал их в подкрепление?

— Выходит так, — кивнул Спешнев. — Своих резервов у Багратиона, видимо, не осталось.

Хм! Так было и в моем времени. Но там Багговут воевал на южном фланге у Утицы. Здесь же пошел к флешам — по крайней мере, силой одной дивизии. И сами флеши не захвачены. Что-то изменилось в этом мире…

Что конкретно, я узнал вскоре. Под Семеновской нам пришлось отбиваться от поляков, где Багратион получил пулю в грудь. Опасное ранение, но не смертельное, как в моем времени. Хотя и там генерала могли спасти, не вмешайся его дурной характер. Здесь я решил не давать ему шанса, и влил в князя лошадиную дозу лауданума. Пусть спит. Армией ему все равно не командовать, так пусть живет. Помните, говорил, что собираюсь спасать Багратиона и, возможно, Сен-При? При штабе дежурили два моих санитара, получившие строгие инструкции. При ранении генерала перебинтовать, напоить лауданумом и везти к Виллие. Бессознательного генерала тот бы прооперировал. Не срослось. Багратион получил другую рану, а Виллие приехал в Семеновское сам, где и огорошил меня новостью.

Шагая в расположение батальона, я матерился, не сдерживаясь. Мать вашу, императорскую! Много раз и в самых похабных позах! Выдернуть офицера из боя ради каких-то мозолей! Ладно, я, но Виллие! Именно он в моем мире сумел организовать эвакуацию большинства раненых из Москвы, и те не погибли в пожарах. Да что ж это такое! Мозоли ваши вам в глотку!

Странно, но в этот миг я ощущал в себе двух людей. Один громко ругался, проклиная начальство, а второй тихо радовался. Тому, что покинет это поле смерти и не увидит более ни ядер, бьющих в живых людей и рвущих их на куски, ни окровавленных штыков французов, ни их злобных лиц. Ощущать такое было подло, ни прогнать из головы эту мысль не получалось.

— Повезло тебе, Платон! — сказал Спешнев, когда я доложил ему о приказе. — В Петербург поедешь, к самому государю. Я вот там не бывал, и его величество никогда не видел. Куда нам! — вздохнул он.

— Я вернусь.

— Вряд ли, — покрутил головой он. — Такой случай упускать нельзя. Но все равно спаси тебя бог. Того, что ты сделал для меня и других в батальоне, забыть невозможно. Я распоряжусь, чтоб тебя собрали надлежащим образом.

Он повернулся и ушел. Мне показалось, что на последних фразах его голос дрогнул, а глаза повлажнели. Да и я сам… Ко мне подошел Синицын.