Питерская принцесса

Маша жила в постоянном ожидании, что Антон вот-вот ее бросит. Первый раз он бросил на неделю. Бросил и прибрал обратно. Тогда, первый раз, было очень страшно, как в детстве, когда в ту единственную поездку в деревню с бабой Симой девчонки темным августовским вечером привели ее на кладбище и спрятались. А вокруг – черная темень, могилы, скелеты, СИНЯЯ РУКА ВЫШЛА ИЗ ДОМА...

Так потом и жила – бросит-приберет. Какое счастье, что Боба был уже не просто друг. Она же привыкла быть чьей-то, а тут все-таки не совсем уж ничья!

Оглядевшись, Маша попробовала заинтересоваться еще чем-то, кроме Антона. Например, попробовать что-нибудь сделать своими руками. Все вокруг самовыражались, и она не хуже. Ей нравилось все живое. Например, кусок ткани с вживленными цветами, камнями, ракушками.

Русское было немодно, а Маша обожала русское – сундуки, старую мебель, подкрашенную сиреневым цветом, сохранявшим текстуру дерева. И Берте Семеновне нравилось. Ей вдруг пришло в голову оплести стул веревкой, на стул насадить кукол.

– У тебя необычное видение мира, – восторгался Боба.

– Вживлять природу в интерьер примитивно, – важничал Антон. – У тебя нет решения пространства. Ты решаешь пространство за счет заполнения мелкими деталями. Насажаешь всякого дерьма, а общего архитектурного решения пространства нет.

– Я же не дизайнер, так просто, балуюсь. Я – ведка. Ты вырастешь большой, натворишь, а я буду ведать твоими творениями, – отвечала Маша. Ей было приятно, что он всерьез критикует ее тряпочки, цветочки, ракушки. Маша и увлеклась этим, стараясь показать себе и ему, что она самостоятельная, а не жалкий придаток, потерявший соображение от любви. Так что цели она достигла. Во дворе, рядом с помойкой, Маша подобрала корзину, оплела цветными лоскутками и посадила в корзину оставшихся кукол.

И трех недель не прошло, как Антон прибрал Машу обратно. Просто появился и весело отрапортовал:

– Раечка, я идиот, придурок, скотина бессмысленная!

Однажды Антон опять бросил ее, на этот раз совсем ненадолго – дня на два. Обиделся на Машину ревность.

Почти месяц они не приходили к Нине.

– Я тебе не нужна, – жалким ноющим голосом, ненавидя себя, нудила Маша.

– Раечка, малышка, – ласково отвечал Антон. – Я взрослый мужчина...

Женщин вокруг было – опытных, разных – без счета! И никто из них не болел Машиной болезнью. «Истерическая жажда отношений называется болезнь твоей девочки. Многие в юности болеют, только тебе-то зачем?» – так ему одна сорокалетняя художница все про Машу разобъяснила. Несмотря на немыслимую древность, она оказалась очень необычной и почти с месяц привлекала Антона больше, чем его молоденькие подружки.

Антон вздохнул:

– Ты коровушка, Раечка, тебе надо похудеть!

Сорокалетняя художница со смуглыми прутиками ручками-ножками была утонченной внутри и худой снаружи, будто вовсе без тела. Маша по сравнению с ней выглядела бодрым резиновым пупсом с веселой простодушной попкой и выпуклым детским животиком.