Питомец «Ледового рая»

Это был командир взвода прапорщик Оженков.

«Ну вот и дождался, — подумал Кирилл. — Вызывают официальным порядком, через видеосвязь…»

Полчаса назад он покинул лагерный госпиталь. Вчерашней сестрички-кнопки не было — видно сменилась, — а сегодняшняя много с бывшим пациентом не разговаривала. Выдала персонкарту и персонкодер, пожелала удачи, и продолжайте службу, господин курсант…

Глядя на подчиненного, стоящего в одних трусах, Оженков ухмыльнулся, и эта ухмылка не содержала в себе ничего хорошего.

— Курсант Кентаринов! Немедленно к ротному капралу!

— Есть к ротному капралу! — механически отозвался Кирилл.

Оженков еще раз ухмыльнулся, и видеопласт погас.

Помимо прочих отличий офицеров от курсантов, было и это — все начальники, начиная с прапора и выше, имели и выход, и вход в систему видеосвязи; у курсантов же был только вход. Иными словами, офицер в любое время мог вызвать курсанта на видеоконтакт, курсант же такой возможности не имел вовсе.

Впрочем, когда курсантов отпускали в увольнение, они получали доступ в систему видеосвязи — мало ли какая помощь понадобится. И вообще, курсант — он курсант только внутри Периметра, а за пределами его он такой же человек и имеет все права… ну и несколько больше обязанностей, чем обычный дееспособный гражданин.

Кирилл закончил манипуляции с синтезатором, убрал с дисплея каталог. Потом дождался сигнала о выполнении заказа, поднял шторку ресивера, вытащил из бункера выдачи изготовленную амуницию и быстро облачился в уставную повседневную форму (мундир, брюки и ботинки): Его дерьмочество не простит задержки даже после госпиталя, а возобновлять службу с наряда вне очереди не хотелось. Впрочем, лучше наряд вне очереди, чем… Нет, об этом варианте своей дальнейшей судьбы Кирилл старался не думать.

За прошедшие дни в «Ледовом раю» ничего не изменилось. Все так же светили с синего неба два солнца, все так же пели птицы в кронах платанов и кедров, все так же на плацу маршировали, в классах изучали тактику и вооружение, а в здании имитатора стреляли в монстров на чужих планетах. Как сказал бы Спиря, отряд не заметил потери бойца…

В капральскую Кирилл вошел четким упругим шагом. Легкая хромота, возникшая в первые минуты после того, как он покинул койку реаниматора, уже полностью исчезла. Значит, просто отлежал мышцы…

— Господин ротный капрал! Курсант Кентаринов по вашему приказанию прибыл!

Его дерьмочество сидело в своем капральском кресле и с деланным равнодушием пялилось на триконку, кружащуюся над левым краем капральского стола. Как старый пердун, у которого давно уже ничего не стоит, на двадцатилетнюю метелку…

Триконка была из двух строчек — разным кеглем, не отформатированных, светло-серого цвета:

Мы будем помнить Дога —
бесконечно долго!…

Строчки не изгибались и не переливались: геометрически это было простое равномерное вращение вокруг вертикальной оси. Ламинарные потоки, никакой турбулентности, никакой прецессии. Халтурная работа!…

Гмыря перевел взгляд на прибывшего подчиненного, пару секунд изучал его настороженную физиономию — внимательно, будто и в самом деле прикидывал, каким нарядом наградить, — и вновь принялся наблюдать за вращением триконки.

— Интересное дело получается, курсант Кентаринов,, — сказал он, когда Кирилл вспотел от затянувшегося ожидания. — Стоило тебе угодить в госпиталь, как эти игрушки сделались донельзя примитивными. И с поэтической, и с физической точки зрения… Эта — еще ничего! Вчера, например, в умывалке висела совершенно безритмовая. — Ротный опять перевел взгляд на Кирилла и продекламировал: — «Митя Гмырец получит блямбу на конец». — Дог возмущенно фыркнул.

Кирилл даже не улыбнулся, поскольку становилось определенно не до смеха.

— А уж уровень реальности у них! — продолжал капрал. — Полная блямба! На конец… — Гмыря коротко глянул на триконку, шевельнул правой рукой в управляющем жесте, и триконка тут же растаяла в воздухе, тихо, мирно, без плача и возмущенных криков, даже без хлопка. — Сам видишь, курсант… Устойчивость — ноль целых три десятых хойнемана. Никаких магнитных стиралок не требуется…

Капрал встал, выбрался из-за стола и обошел Кирилла кругом. Словно владелец конюшни, изучающий порекомендованного к скачкам нового жеребца…

Кирилл понятия не имел, почему ему в голову пришло такое сравнение. Он поедал преданными глазами восьмиконечную эмблему «ГК» на стене, покрашенной в бледно-голубой цвет земного июльского неба.

— И вот на какие размышления меня это натолкнуло, дружище, — продолжал Гмыря. — Все это неспроста, если подумать… Если подумать, получается, что автор «гирь между ног» и «телки в ванной» не мог в последние дни ни сочинять, ни вывешивать триконки. Зато его пытались прикрыть менее талантливые друзья… — Капрал вернулся за стол. — А если еще подумать, то в последние дни в нашей роте не мог сочинять и вывешивать триконки только один человек. Курсант Кентаринов, лежавший в госпитале после травмы, полученной на имитаторе… — Его дерьмочество виновато развело руками. И вдруг рявкнуло: — Вашу персонкарту, курсант!