Питомец

Ужасы и страдания прошедшего дня не прошли бесследно для психики юной аристократки. Все испытания она выдержала достойно, сломавшись лишь тогда, когда с неожиданной стороны пришло нежданное освобождение от мук и спасение от смерти. Ложных иллюзий Лилина не питала…

Фра Гийом сидел и думал о произошедшем на имачинском торгу. Лучше бы и не ездили! Седмица уж минула, а воспоминания по-прежнему свежи, будто все произошло несколько часов назад. Рядом, в соседней келье, стонал от боли в сломанной ноге брат Зиф. Ногу ему сломал, там же на торгу, крупный черный рург. Демоново отродье, как его называют местные крестьяне и рыбаки. Отродье, обложившее их оброком. Впрочем, так называл и он до того дня. Минувшие события заставляли монаха-настоятеля усомниться, что этот рург — творение Темного и проклятый колдун. В людях зла оказалось больше, чем в крылатом звере. Даже он сам не замечал в себе прижившуюся тьму, заменившую собой благие помыслы и намерения. Неужели все время, что он молился Пресветлой, дабы подсказала и объяснила, как надо поступить в сложившейся ситуации, он думал не о свете, а о себе и о том, как выглядит со стороны? Фра неожиданно замер. А не было ли все это кознями Темного? Враг рода людского постоянно пытается сбить и настоятеля, и его паству с пути истинного. Нет, Темный хитер, но даже у него не хватит фантазии сделать бессловесную тварь проводником своих интересов. А Пресветлая? Могла она пошутить? Ведь рурги летают вблизи ее чертогов. Только шутка вышла страшная и жестокая, отрезвляющая, враз сбивающая всю людскую спесь и, словно венчик кулинара, взбивающая мысли в голове. И все это время перед глазами монаха-настоятеля стоял текст письма, написанного черным рургом, что само по себе являлось небывалым чудом или божественным знаком. Строки его жгли душу сильнее, чем каленое железо — тело грешника:

«Люди, люди. Какие же вы звери! Впрочем, звери добрее вас. Волчица никогда не бросит маленького щенка одного и подберет оставшегося без матери. Олениха примет другого олененка. Самка рурга подберет вылупившегося из яйца птенца. И только вы способны бросить в лесу, сжечь на костре, замучить маленького ребенка. Вы разрушаете все, к чему прикасаетесь: сжигаете леса, отравляете озера, реки и даже сам воздух. Убиваете нас ради забавы, калечите, крадете наших детей и наши яйца. Я думал отдать найденную в лесу девочку вам на воспитание, ибо детеныш должен быть взращен среди себе подобных. Но теперь вижу, что здесь ее ждет только смерть и ничего более. Поэтому я забираю ее и буду искать более достойных. На вас же накладываю оброк в виде одежды, обуви и еды. И не дай Пресветлая вам отказаться или подложить яд в мясо и продукты. Я и мои сородичи пройдемся по вам очистительным пламенем, дабы раз и навсегда выжечь дарованным нам матерью-природой огнем скверну вашу… Орлангур Черный».

— Брат Фра! Брат Фра! — Стук в дверь и заполошные возгласы брата Гроха оторвали монаха от размышлений.

Встав с жесткого топчана и подойдя к двери, Фра откинул хлипкий засов:

— Что случилось, брат Грох? — спросил он толстого монашка с гладко выбритой головой, ворвавшегося в келью.

— Там, там… — Грох проглотил комок и зачастил: — Там всадники и это… демонов рург! Они от леса к воротам идут.

— Что за всадники?

— Девки и рург, на лошадях, и младенец.

— Младенец тоже на лошади? — Брови брата Фра поползли вверх.

— Нет, на девке… У, отрыжка Темного, у второй девки на руках. Рург тоже не на лошади, он впереди идет. Что нам делать, брат Фра?

— Откройте ворота, — Фра опоясался, — и встретьте путников, как бы они ни выглядели. За упоминание Темного в стенах храма накладываю на вас епитимью. Вечером перед сном десять раз прочтете «Символ веры». Исполняйте, брат Грох!

Подобрав рясу, чтобы не запутаться, брат Грох толстым бочонком посеменил к воротам.

— Надеюсь, сегодня я получу некоторые ответы. — Посмотрев на образ Пресветлой в красном углу, прошептал настоятель и вышел из кельи.

Уф, успел! Хотя правильнее было сказать «почти», но «почти» не в счет.

Засаду на отряд Лилины устроили в том же месте, где были убиты родители моей маленькой подопечной и наездницы в одном лице. Лири почувствовала дрожь и возбуждение, охватившие крылатую лошадку, и послала образ, который можно было расшифровать как большой знак вопроса. Заложив вираж, я понесся к гнезду, на ходу пытаясь втолковать девочке, что у «папочки» появились срочные дела, и если она будет вести себя хорошо и не станет обижать приставленных нянек, ее ожидает сюрприз. За хорошее поведение «папа» обещает привести настоящую «иго-иго» и покатать на ней. Вроде согласилась. Тьфу-тьфу. Надеюсь, Лири не будет безобразничать, а то мелкие постоянно жалуются на дерганье за хвосты и крылья. Да, нянькам надо молоко за вредность выдавать, рыба уже не котируется. Зажрались, скотины…