Питомка Лейла

— Ваше величество! Я хочу разделить его вину, если она есть… Он так заботился о них…

— Врет, курва! — громко выкрикнул кто-то из толпы.

Александр Павлович отвернулся от Хрущовой и нерешительно начал спускаться вниз к карете. Сотские и егеря с трудом пробили дорогу в толпе; царь, изменяя своей горделивой осанке, юркнул в карету, как полевая мышь в нору.

Кучер погнал коней. Мужики падали, цепляясь за колеса, хватая под уздцы лошадей, и гнались за каретой с криком и свистом. Между опекунскими егерями и питомцами поднялась драка. Не проехав так и полверсты, карете пришлось остановиться. Александр Павлович вышел из кареты. Толпа сгрудилась и затихла.

— Дайте мне одного, с кем бы я мог говорить, а прочие все молчите.

Из толпы выпихнули древнего старожила..

— Я вижу, вы чем-то недовольны. Скажи мне, старик, ведь, ты барский, а не питомец?

— Точно, барский!

— За кем же лучше жить: за мною или за барином?

— За барином, милый, жить было куда способней, чем за тобой.

— Почему?

— Да там мы работали три дня в неделю, а теперь мы не видим и праздников: и на казну работай и на этих вот рукосуев работай. Нагнали к нам неспособного народу, зовут себя «царскими детьми», да чай поди, где тебе столько наплодить? Чьи они дети — прах их знает, а мы и на них работай и на управителя работай. Замаялись в корень… Возьмем генеральшу…

— Говори короче! — нетерпеливо сказал Александр Павлович.

— Я могу и вовсе помолчать. Ты спрашиваешь, да и мир велит, вот я и говорю. А ты не ленись, выслушай. А не то я и замолчу.

Обиженный старик замолк.

— Говори, Андрон. Все высказывай, — зашумели из толпы.

— Ну, говори, старик, — покоряясь неизбежной участи, согласится Александр Павлович: — говори все до конца.

— Так слушай и не сбивай… Замаяли, говорю тебе, нас: себе нет времени ни посеять, ни убрать. А «бык» нас сечет и за дело и без дела…

— Кто же это бык?

— А вон он позадь тебя стоит — управитель наш опекунский: прозванье его «генерал Хрущов», а наши бабы его «быком» зовут, не иначе!

— За что же?

— Да истинно он бык. С супругой своей обязанность исполняет, а питомкам тоже нет от него покою. Придет в избу, «царского сына» по щекам — «пошел вин!» Товарища и товарку тоже коленкой; малолеток за уши, а сам и располагается в дому за хозяина…

— Довольно! — остановит Александр Павлович старика и, обратись к толпе, крикнул:

— Хорошо! Я разберу, дети, это дело! Ступайте теперь по домам… Вы, генерал, — обратился Александр Павлович к Хрущову, — поедете за мной, а ты, Саблин, из города вернешься сюда и разберешь все подробно.

Провожаемый нестройными криками толпы поезд Александра Павловича выехал за околицу горяновского поселения. Генерал Хрущов, совсем погашенный и унылый, плелся в хвосте поезда на своей тройке; он даже не посмел проститься с женой и знал, что из ближнего города его посадят в тележку с фельдъегерем.

Горяновские поселенцы, видя, что генерала как бы арестовали, праздновали победу. Толпа на улице бушевала: «Наша взяла!..» Явилось вино. Кто-то дал намек: «„Быка“ увезли, а курва осталась. Чего мы смотрим, братцы?»

— Вали, товарищи, в контору — довольно там на нас писали!

Толпа привалила к дому управителя с криками угрозы. Бабы били в ведра и заслоны. Прислуга бежала из дома, оставив все на произвол разъяренной пьяной толпы. В окна полетели камни. Из конторы выкидывали счетные книги и рвали их в клочья. Хрущова долго металась по безлюдным покоям, ища убежища, и в испуге забилась в большой гардеробный шкаф.

Толпа вошла в дом, переломала всю мебель, выбросив обломки вон, зеркала были разбиты вдребезги в первую очередь.

Так бывает всегда при погроме, ибо человеку в ярости нестерпимо видеть свое звериное лицо. Потом принялись уничтожать барскую утварь. Добрались до сундуков и шкафов и в одном из них нашли Хрущову. Генеральша сидела в шкафу, притаясь…

— Ну, крыса, выходи! — крикнул генеральше мужик, хлопая шкафной дверкой… — Эй, братцы! — крикнул мужик: — Гляди, крыса в шкафу сидит…

Генеральша не шевельнулась. Ее взяли и дернули за руку. Она повалилась из шкафа, как кукла.

Народ отпрянул. Генеральша была мертва.

Покинув мертвую там, где ее нашли, толпа поспешно разбежалась. Наступала ночь. С обратным ямщиком пришло известие, что генерал Саблин ведет из города в Горяново военную команду. Народ забился в дома. Ночь накрыла Горяново всепокрывающей тьмой. В поселении никто не спал, но в домах не вздували огня.

Солдатам велено было войти в Горяново тихо и стать около домов у окон и дверей, чтобы никто не мог уйти. Так и поступили. Все Горяново оказалось арестованным. А кто почитал себя особенно виноватым в бунте и погроме, те убежали еще до прихода военной команды и укрылись в лесу и среди болот.