Питомка Лейла

Лейла, подойдя к Арсентьеву, остановилась. За нею остановился и Генерал, а за Генералом стал и весь обоз. Питомцы не слезали с телег, кричали, пели песни, галдели, играли на гуслях и балалайках, пиликала из одной кибитки даже редкая еще и новая в то время гармония.

Опекун стоят в недоумении, напрасно ожидая, что к нему соберется из обоза народ. Он спросил у Лоде:

— Что это за цыганка?

— А это, ваше превосходительство, и есть та самая ведьма — невенчанная Лейла — она же Леонила Дурдакова, — объяснил управитель.

— Добро пожаловать! — начал опекун приветственную речь, обращаясь к Лейле.

Лейла рассмеялась, отступила в сторону и махнула Генералу подолом сарафана. Опекун оказался лицом к лицу с Генералом. Бык был рассержен. Слова приветствия замерли на губах опекуна. Генерал же, гневно нагнув голову и наставив рога, двинулся на блестящую толпу чиновников в нарядных мундирах. Опекун уронил из рук блюдо с хлебом-солью и, повернувшись, побежал по дороге к новой колонии. За ним, охваченные глупым испугом, кинулись все чиновники, а Генерал погнал их, скача с ревом по дороге.

И след за Генералом, нахлестывая лошадей, пустились с гамом и криком питомцы. Лейла правила сама тройкой, стоя в передке кибитки. Ветер развевал ее кудри, широкие полы сарафана хлестали по ветру, подобно флагу. Лейла вскрикивала и весело хохотала…

Охваченные глупым испугом, двинулись все чиновники.

На площади, перед домом управления новой колонии шумный обоз остановился табором. Генерала загнали в помещение для производителей, где он с удивлением увидел себя в обществе еще нескольких породистых быков. Они встретили гостя дружелюбным мычаньем. Арсеньтев, кое-как оправясь от испуга, сказал-таки затверженное приветствие, перецеловался со всеми хозяевами и предложил им тут же метнуть жребий — кому в каком доме жить.

Затем опекун ввел каждого хозяина с ею домочадцами в доставшийся по жребию дом. Дома были занумерованы по порядку и к каждым воротам прибита доски с номером. Все печи были к приезду питомцев вытоплены, и в каждом доме был приготовлен обед. Как и в Горянове, для каждого хозяйства было привезено и уложено в доме все новенькое: топоры, пилы, аксы, косы, серпы, долота, буравчики, пешни, ломы, клещи, молотки и пр. На дворах — рабочие фуры, праздничные фургоны, плуги, парная упряжь, по-немецки, без дуг, плуги и тяжелые бороны. Для каждой хозяйки кадки, боченки, бочки, корыта, сита, решота, чугуны, горшки, ухваты, сковороды, сковородники, сто иголок, моток ниток, кусок мыла — и опять, как раньше — новый гребень и зеркальце. На каждом дворе в хлеве стояло по четыре коровы, в закуте — по десяти овец с бараном, а по двору гуляли десять кур с петухом. Словно повторился однажды уже виденный сон.

На другой день по приезде колонистам выдали из кредитной кассы месячную пропорцию: на дом по два пуда муки, по десяти фунтов круп и по три рубля денег на человека. Кроме того, было объявлено, что в течение года будут выдавать на дом в день по два фунта мяса и по фунту масла: в скоромные дни — коровьего, а в постные — конопляного на каждое лицо, в том числе и на детей, даже грудных.

В положении о питомцах было сказано: «Питейные дома запрещаются в поселениях питомцев на вечные времена», но в трех всего верстах от поселка Мариинской колонии, названной Николаевским Городком, была населенная украинскими выходцами деревня Кувыка, а там — питейный дом с двуглавым орлом. Никто не мог запретить да никто и не запрещал питомцам пить вино, привезенное оттуда, или ехать пить туда. Пьяное разгульное веселье началось в Николаевском Городке с первого же вечера после водворения.

Дав питомцам отдохнуть, им задали первый урок — покос травы на степных лугах. Невиданный ковыль, выше пояса ростам, оказался не по силам косцам, привыкшим к шелковым муравам северных лугов. Артели питомцев под огненным июньским солнцем бились с непокорной травой, как с неприятелем, и пали в неравной борьбе. Через три дня все питомцы бросили покос и послали жалобу в опекунский совет на упорные травы. Вскоре пришел с нарочным ответ, чтобы вместо степных трав питомцы косили в поемных лугах по речке Идолге. С той поры окрестные крестьяне стали, посмеиваясь, говорить про питомцев и им в глаза:

— Да чем же на вас угодить, если вы и на ковыль поливали просьбу?