Питомник

– Стой здесь! – приказала она дворнику, а сама направилась в контору, чтобы оттуда позвонить в районное отделение.

Наряд появился только через полчаса. Бомжовский дом сильно надоел всему районному отделению, он портил отчетность, вонял, там без конца происходило что-нибудь мерзкое. Милицейский газик въехал во двор и уперся бампером в гору грязного барахла. Группа не спеша вышла. Поднялись по лестнице, заранее затыкая носы.

– Так здесь, вроде, Симка живет, – заметил один из милиционеров, – та самая, что видела черта.

– Вот он за ней и пришел, – хмыкнул другой.

– Свидетельница, между прочим, по убойному делу, – напомнил третий.

– Да уж, свидетельница.

Дверь в квартиру держалась на ржавом крючке достаточно было просто толкнуть плечом. Вонь ударила в нос. На полу, посреди пустой комнаты, в луже крови, лежала женщина. Рядом, скорчившись, поджав коленки, сидел мужчина и тихо покачивался.

– Ну что, Рюрик, допился, кончил свою сожительницу? – Один из милиционеров пнул сидевшего ногой. – Давай поднимайся, рассказывай, как дело было.

Рюрик поднял мокрые глаза и хрипло прошептал:

– Это не я!

– А кто же?

– Не знаю. Я пришел, она уже лежала! Так и было, когда я пришел! Не убивал я! Так и было! – Шепот перешел в крик, Рюрик вскочил, дико огляделся, увидел какую-то тряпку в углу, метнулся, вероятно желая схватить ее и тоже выкинуть в окно, однако его скрутили, надели наручники. Он выл и бился, повторяя, что не убивал, все так и было.

– Кончай орать, давай колись, сразу полегчает, – предложили ему по-хорошему, – ты ведь у нас грамотный, сам знаешь, чистосердечное признание смягчит приговор, а будешь хорошо себя вести, мы тебе вообще явку с повинной оформим.

Но Рюрик упорствовал, продолжал орать, что не убивал, вернулся домой совсем недавно, увидел мертвую Симку.

– Я любил ее, дуру, я жил с ней, а она мне такое сделала… такое…

– Ну, вот у нас и мотив замаячил, расскажи-ка, поделись, что такое она тебе сделала? Мы поймем. Довела, да? Изменяла тебе? Все они, суки, такие. Поделись, облегчи душу, – капитан милиции смотрел Рюрику в глаза, не моргая, почти гипнотизировал его, уговаривал признаться.

– Ничего она не сделала! Ничего! – У Рюрика изо рта летели брызги, он вопил высоким петушиным голосом, продолжал дергаться, извиваться.

– Погоди, ты сам только что сказал: она мне такое сделала. Говорил? Конечно, говорил. Мы все слышали. Ну, давай, быстро колись, за что ты ее?

– Померла она, понимаешь ты, померла, вот что сделала мне, дура! Хуже ничего быть не может.

– Так потому и померла, что ты ее ножиком.

– Я не убивал! Так и было, не убивал я! Никакие уговоры не помогали, Рюриков явно не собирался чистосердечно признаваться в убийстве своей сожительницы Симаковой Нины Дмитриевны. От крика, от гнусной бомжовскои истерики у капитана сдали нервы, он нанес Рюрику несколько ударов в живот. Несчастный бомж согнулся пополам и затих. Приехала опергруппа, судебный медик сообщил что смерть наступила более пяти часов назад в результате многочисленных ножевых ранений. Орудия убийства не нашли и резонно предположили, что оно валяется в куче под окном. Рюрик едва не свалился на лестнице, милиционерам пришлось тащить его, он еле волочил ноги, голова его болталась из стороны в сторону. Капитан внимательно вгляделся в его лицо, когда садились в машину. Лицо у Рюрика было пепельно-серым, глаза красными, и показалось даже, что на губах выступила розовая пена. Капитан отвернулся и отбросил неприятные подозрения. Подумаешь, вмазал пару раз. Ничего, оклемается. Он, капитан, не впервые терял терпение, опыт у него был солидный, он неплохо знал анатомию, бил с умом, так, чтобы не повредить жизненно важные органы, чтобы было очень больно, однако для здоровья безвредно.

Глава 9

Ксюша Солодкина, не глядя, бросала в рюкзак все, что попадалось под руку: шорты с поломанной молнией, грязные голубые носки, пустой пластиковый тюбик из-под детского крема фирмы «Чикко», новую, белоснежную, ни разу не надетую теннисную юбку. Руки дрожали, в глазах рябило от слез. Что-то больно резануло по пальцам, и Ксюша опомнилась, обнаружив, что пытается отодрать от юбки тонкую крепкую леску, на которой болтается фирменный ярлык. Она вытряхнула содержимое рюкзака на диван и застыла посреди просторной нарядной комнаты. Кроны молодых берез защищали огромное полукруглое окно от солнца. Оно было таким ярким, что лучи пробивали насквозь шелковые бледно-розовые шторы. Световые блики и тени веток сложились в четкий, неподвижный узор, словно кто-то бросил на пол лоскут рваного кружева.

Трехмесячная Маша спокойно спала в кроватке.

Одного взгляда на спящую дочь было довольно чтобы слезы высохли и руки перестали трястись. Ксюша глубоко вздохнула, открыла верхний ящик старинного комода. Там аккуратными стопками лежали детские кофточки, ползунки, чепчики, крошечные платьица, пинетки. Все очень дорогое, красивое, все из натурального хлопка высшего качества. Ксюша отобрала только самое необходимое.