Пиво для Сталина. Очерки, беседы, размышления

В мае 1928 года в Москве под председательством Вышинского начался грандиозный политический процесс над группой «вредителей» в угольной промышленности, известный как «Шахтинское дело». Специальному присутствию Верховного суда СССР были преданы 53 специалиста старой буржуазной школы. По версии следствия, «вредители», инженеры и техники Шахтинского района Донбасса, были тесно связаны с бывшими собственниками предприятий, русскими и иностранными, и ставили своей целью «сорвать рост социалистической промышленности и облегчить восстановление капитализма в СССР». Поддерживал обвинение по этому делу Крыленко. Тогда они с Вышинским были вместе. Но уже 5 мая 1931 года Крыленко был назначен народным комиссаром юстиции РСФСР. Свое прокурорское место он уступил Вышинскому, новой восходящей юридической «звезде», который всего через несколько лет растопчет и предаст анафеме имя Крыленко, а его самого уничтожит.

На посту наркома юстиции Крыленко уже не выступал на громких уголовных и политических процессах, этим с упоением занимался Вышинский. Но он оставался верным проводником идей партии и правительства, по-прежнему громил «классовых врагов», по-прежнему был беспощаден к ним.

На 1935 год пришлись два юбилея Крыленко — тридцатилетие активной революционной и профессиональной деятельности и пятидесятилетие со дня рождения. В печати появилось много приветственных статей и поздравлений. В одном из них отмечалось: «Мечом и пером, делом и пламенным словом т. Крыленко отстаивал и отстаивает партийные позиции в борьбе против врагов революции, открытых и тайных». Тут надо заметить, что Крыленко был человеком разносторонних интересов. Среди советских прокуроров трудно найти другого, который имел бы такие далекие от юриспруденции увлечения и в которых он достиг подлинного мастерства. К пятидесяти годам Крыленко был не только лидером в юридической науке и практике, но и признанным альпинистом, не раз штурмовавшим неприступные горные вершины, иногда даже в одиночку. О своих походах он тоже написал несколько интересных книг. Кроме того, он активно занимался развитием советского туризма, руководил обществом охотников и шахматной организацией страны. Он еще был поклонником эсперанто и носил даже на груди зеленую звезду эсперантиста.

Но приближался 1937 год. Крыленко, уже нарком юстиции Союза ССР, находится в самом расцвете сил. Казалось бы, что ему может угрожать? Тем более он сам принимает самое активное участие в чистках органов юстиции, которые заканчивались арестами и расстрелами. Но обстановка была такой, что уже никто ни за что не мог поручиться. И Крыленко нес свою долю ответственности за происходящее.

Вот как вспоминал ее Анатолий Антонович Волин:

«Меня не коснулась роковая круговерть тех лет, но я насмотрелся, как судьба играет человеком, когда исчезает то один, то другой партийный, советский или иной деятель. Москва жила двойной политической жизнью — одной, официальной, на виду, другой — скрытой, в кругу семьи или друзей. Неистовствовал глубоко ложный накал бдительности, порой переходящий в явный психоз. Повсюду выискивались враги народа и их пособники, повсюду шла острая борьба с так называемым либерализмом и примиренчеством к врагам народа, вызывая обстановку, которой пользовались действительные враги народа, карьеристы, различного рода проходимцы да лица, сводившие личные счеты. Подметные письма, клевета, ложные доносы стали распространенным оружием в избиении честных людей. Всякий доносчик, „боровшийся“ с либерализмом и примиренчеством, считался надежным, бдительным человеком, а сомневающийся, а тем более защищающий, считался подозрительным, если не прямым пособником врагов народа. Все это наводило на многих людей страх и неуверенность в завтрашнем дне, страх за жизнь мужей, отцов, братьев, сестер.

Заканчивался процесс Бухарина и других видных деятелей. Ошеломляли покаянные, униженные признания подсудимых, которые, как позже стало известно, были заранее согласованы в Кремле. Что творилось на Старой площади и на Лубянке, не знал никто, в том числе, как это ни удивит современников, Прокурор республики и я, его заместитель.

Не обзаведясь еще новыми друзьями, я чувствовал себя в Москве одиноким, не с кем было поделиться сокровенным. В те дни многие старались показать себя истинными революционерами, но искренне отваживались говорить только вдвоем — третий мог оказаться доносчиком».