Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

«Какая худая, – подумал я, – худая и некрасивая!»

– Вы только не подумайте, доктор… Я женщина не такая… – заговорила Алиса. – Знаете, доктор, когда жизнь столь несправедливая и когда приходится месяцами получать пособие по безработице, то иногда ты готов упрятать себя даже в ванне с водой… Знаете, доктор…

– Знаю!.. – я увидел, как от горячей воды и от пара раскраснелись её плечи, и подумал, что ничего об этой женщине не знаю и ничего знать не хочу. – В холодильнике я припрятал вино!

– Предлагаете пить вино? – спросила Алиса.

– Почему бы нет? – ответил я. – Мы сможем сидеть в ванной, наполненной горячей водой и пить холодное вино!

По лицу Алисы скользнула тень озабоченности.

– Доктор, я никогда не пила холодное вино в ванной.

– Когда жизнь такая несправедливая и когда приходится месяцами не работать, то… – я вышел на кухню, чтобы принести бутылку портвейна и два бокала.

– За что пьём? – спросила Алиса.

– Не знаю! Просто будем сидеть в горячей воде и пить холодное пиво.

Алиса пожала плечами. Она пила вино маленькими глотками, и её нос стал, кажется, ещё шире, а на её плече, чуть вздрагивая, весело перекатывались капельки воды. Наклонившись к плечу, я слизал несколько капель.

– Ты плачешь? – спросил я, заметив возле широкого носа Алисы слезинку.

– Нет, – сказала Алиса и закрыла глаза, – никогда!

Я молча взял из её руки недопитый бокал и поставил его на пол возле ванной.

– Я вам нравлюсь? – вдруг спросила Алиса.

– Не знаю, – признался я. – Над этим не думал.

– Думали! Вы знаете!..

– Что я знаю?

Алиса открыла глаза и проговорила:

– Вы знаете, что я вам не нравлюсь.

Я не ответил.

И вдруг Алиса спросила:

– Доктор, как вы считаете, сочувствием насытиться можно?

– Наверно! – сказал я. – Наверно, в какой-то мере…

– Вы так считаете?

– Да!

– И я – да! И я так считаю…

Я поднял голову. Под потолком покачивалось серое облачко пара.

– Отогрелась? – спросил я.

– Конечно! Мне, пожалуй, уходить пора… – Алиса одевалась так же торопливо, как и раздевалась.

Я подумал: «Всё, что ни скажу этой женщине, всё, что сейчас ни сделаю – всё будет походить на бессмысленный поиск цветка в поле, которое давно уж залито асфальтом».

Перед дверью Алиса резко остановилась.

– Поцелуйте меня, доктор! – сказала она.

Я поцеловал и спросил:

– Ну, как?

– Терпимо! – ответила она.

– Ты ведь не думаешь, что я…

– Нет, доктор, я не думаю, что вы…

– Так уж, Алиса!..

– Да, доктор, – Алиса коснулась дверной ручки, – так уж!..

Мальчики и девочки

Давиду Юделявичусу

Лихорадочно прижимаю лицо к подушке, опасаясь упустить сон о птицах, но сон вдруг исчезает, а, вместо него, возвращается боль в спине и постоянное напоминание о моей сиротливой жизни. Когда умерли родители, я этого не ощущал; ощущение сиротливости пришло позже, когда не стало моего сына. Он был замечательным парнем и чудесным сыном. Он был тридцать четыре года чудесным сыном. Когда самолёт с моим мальчиком разбился по пути в Индию, мы с женой пытались сделать такого же парня снова, но через два месяца опухоль сожрала у жены печень.

Проглатываю обезболивающую таблетку и иду на кухню, где у плиты возится мой квартирант Рон. У него сыновей нет, у него одна лишь дочь, которая живёт с мужем в Канаде. Лет сорок назад Рон учился в американском колледже и, играя в бейсбольной команде, славился тем, что был единственным белым и единственным евреем одновременно. Потом он много лет работал экономическим советником в крупной фирме по изготовлению сыров и вновь прославился, на этот раз тем, что сумел довести фирму до полного разорения.

– Привет! – говорю я Рону.

– Жри! – в ответ отвечает он и ставит передо мной тарелку с чем-то непонятным.

– Это мне? – уточняю я.

– Жри! – повторяет Рон. Всю свою жизнь он страдал недержанием: в юности – недержанием мочи, позже – спермы, а постоянно – недержанием языка. – Прожёвывать не обязательно!

– Выходит, мне подавиться?

– Если не можешь иначе…

Приподнимаю тарелку и сбрасываю её содержимое в мусорный пакет.

– Лучше выпьем! – предлагаю я.

И тут в дверях возникает Эвелина. Она живёт этажом ниже, и у неё тело беспредельной ширины.

– Мальчики, – сообщает она, – я влюбилась!

– Снова? – вздрагивает Рон.

– Что значит «снова»?

– Год назад ты влюбилась в усатого гитариста! – напоминает Рон.

– Я оставила его, как только обнаружила, что усы он подкрашивал…

– А полгода назад ты влюбилась в меня!

– Это была досадная ошибка…

– Вся твоя биография – это бесконечная цепь досадных ошибок…

– Мальчики, на этот раз моё сердце… – Эвелина, подхватив мою руку, кладёт её к себе на грудь. – Вот, убедитесь!..

– Колотится! – говорю я, долго не убирая руку.

– Я такая счастливая! – шепчет Эвелина, грубо сбрасывая с себя мою руку.

Рон, скорбно склонив голову, выдавливает из себя:

– Позволь выразить мое искреннее…

– Спасибо, мальчики! – говорит стоящий в дверях монумент. – Вечером спуститесь, пожалуйста, ко мне – я устраиваю смотрины… Кстати, будут девочки. Некоторые даже ещё свободны…

Мы низко кланяемся, и я мысленно пытаюсь определить размер Эвелининых трусиков.