Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

То обстоятельство, что на этот раз двух рюмок водки оказалось недостаточным, повергло меня в уныние и растерянность. Немного поразмыслив, я влил в себя ещё одну и торопливо опустил бутылку в нижний ящик письменного стола.

Невесомое сиреневое облако сорвалось с моих губ, качнулось в воздухе и, пролетев дальше, растаяло на оконном стекле. Я тихо вздохнул, закрыл глаза и суеверным движением пальцев коснулся исписанных листов рукописи.

За окном кончалось лето.

«Чтобы быть наказанным, не обязательно быть виноватым», – подумал я и потянулся к серой коробке телефона.

– Инна, – произнёс я как можно веселее, – давай встретимся!

В трубке шевельнулось знакомое дыхание.

– После двух лет?

– Почему бы нет? – заметил я. – Знаешь, без подзарядки аккумулятора машина глохнет…

– Ты пьян?

– Никогда!

– Тогда о какой машине речь?

Я пытался собраться с мыслями.

– Ты о чём? – повторила Инна.

– О любви! – объяснил я.

– С этим покончено!

Я опустил взгляд на нижний ящик письменного стола.

– С этим не кончают, – сказал я, – это кончает с нами…

– Ты так думаешь?

Я ни разу не усомнился в том, что наша любовь, хотя и кончилась, всё же продолжается. С тобой и без тебя; и без тебя – с тобой…

– Устал думать! – сказал я.

– Приходи! – сказала Инна.

Она сидела на краешке дивана, я – на краешке стула. Она разглядывала пол, я разглядывал её. «Очень весело!» – подумал я.

Инна прошептала:

– Целых два года!

Пришлось признаться:

– Да, два! Один, и потом ещё один…

– Не пора ли опомниться? – спросила Инна.

– Нет, – сказал я, – чтобы опомниться, нужно прежде забыться, а с этим не получается… А ты как?

– Что я?

– Так ведь два года! – напомнил я.

– Жила! На службу ходила, на телевизор поглядывала, а что сама приготовлю, то сама и съем… А ты?

– Что я?

– Так ведь два года…

Я подумал о законченной рукописи и о бутылке водки в нижнем ящике стола. Поднявшись со стула, сказал:

– Приду ещё!

Инна подняла голову и заглянула в мои глаза.

– Не надо! – попросила она.

– Я на чуть-чуть…

– Подзарядить аккумулятор?

– Так ведь машина и та…

– Нет, так не надо!

– А как надо?

Инна не ответила.

Поднимаясь со стула, я ощутил тошноту.

* * *

В городском парке я отыскал Ту скамейку и низко ей поклонился. «Год и ещё год…» – подумал я. Меня не отпускала тошнота.

– Инна! – крикнул я, опускаясь на скамейку – Инна!

– Вы кричали «Инна»? – надо мной повисло лицо пожилой женщины.

– Допустим! – сказал я.

– Меня зовут Инна!

– Ну, и что?

– Вы звали Инну!

– Так зовут мою любовь. Она умерла. Уже два года, как…

– Ужас! – суетливо перебирая ножками, женщина отошла прочь.

Я вскочил со скамейки и, словно придурок, словно обезумевший телёнок, побежал по тропинкам парка, по улицам города к письменному столу, к листам рукописи…

«Господи!» – я посмотрел на окно. Всё ещё кончалось лето.

На полу валялась книжка Шопенгауэра.

Я ощутил испуг и потянулся к нижнему ящику.

Отпив из бутылки, я стал жадно глотать воздух. И вдруг моё лицо облепило сиреневое облако.

«Ну, вот!..» – проговорил я и помог Шопенгауэру подняться с пола.

Очки

Валерию Теплицкому

За письменным столом я провёл два часа подряд, и, чтобы немного расслабиться, принялся разглядывать вечернее окно. Внезапно на оконном стекле высветилась картинка, на которой было видно, как Наташина голова прижимается к плечу незнакомого мне мужчины.

Сглотнув слюну, я сбросил с себя на пол очки, и тогда не стало ни головы Наташи, ни плеча мужчины.

«Господи!» – прошептал я, и, не поднимая с пола очки, просидел за письменным столом до рассвета.

Утром, стоя под душем, я думал о причудах жизни и о второй главе начатой книги, а потом, проходя мимо письменного стола, с тревогой подумал, что вечернее окно может вернуться снова…

Я решил выйти из дома, чтобы попытаться отвлечь себя от причуд жизни, побродить по утреннему городу, полюбоваться цветочными клумбами, но, неожиданно для самого себя, ноги привели меня в поликлинику.

Доктор спросил:

– На что жалуетесь?

Я пояснил:

– Вчера вечером я увидел лишнее…

– Не понял! – задумчиво проговорил доктор.

Я сказал:

– Поможете?

В зрачках доктора заметалась озабоченность.

– Я охотно, – проговорил он, – только чем?

– Мне бы другие очки! – проговорил я. – Непременно другие!

– Понял! – доктор, положив тёплую ладонь ко мне на плечо, неожиданно отвернулся.

– Правда? – испугался я.

Доктор не ответил, только, судя по тому, как вздрогнули у него брови, я догадался, что что-то и его тоже испугало.

Мадонна в голубом

Вячеславу Ганелину

Всё произошло слишком быстро. То, что мама попала в беду, мальчик понял лишь в тот миг, когда в толпе стали выкрикивать: «Эту женщину необходимо связать! Господа, она просто сумасшедшая!»

Мальчик, изо всех сил упираясь ладошками в тугие животы людей и громко выкрикивая, какие только знал, ругательные слова, стал отталкивать толпу. Он кричал до тех пор, пока не ощутил в ушах острую, колющую боль.

– Зверёныш! – женщина с жёлтым лицом то и дело хваталась за грудь, и её выпученные глаза вдруг стали тоже жёлтыми. – В клетку его, в клетку! С этой вместе!.. С этой!..