Плач

— Амнистия публичная, и многие принесли свои книги. Возможно, даже некоторые из Уайтхолла. — Коулсвин невесело рассмеялся. — Если станут преследовать тех, кто воспользовался амнистией, это будет страшный удар по доверию — и по законности.

Он грустно улыбнулся, выглянув в окно на прямоугольник площади, и добавил:

— Мои книги стали для меня большой утратой, но наш викарий говорит, что нужно подождать: может быть, грядут лучшие дни. — Его лицо стало серьезным. — Что теперь? Дирик теребит меня и надоедает насчет показаний и прочих аспектов дела, пытается запугать меня в своей обычной манере. Но он не упоминает эту ерунду про сговор. Я надеялся, что он отговорит и Изабель от этого пути. Я бы попытался на его месте. Суду это не понравится.

— Может быть, он тоже пытается. Я только что на них наткнулся, и Дирик на этот раз вел себя вежливо и пытался увести Изабель. Но она опять сказала мне, что ей все известно — как вы, я и ее брат сговорились. И мы, как она выразилась, дорого за это заплатим.

— Дирик не поддержал ее?

— Вовсе нет, что для него необычно. Я начинаю думать, что Изабель серьезно повредилась умом. Но Дирик выглядел обеспокоенным, и я могу лишь гадать, что она могла задумать.

Все веселье Филипа пропало.

— Ее жалоба в Линкольнс-Инн имела продолжение? — встревоженно спросил он.

— Никакого. Но казначей Роуленд собирается написать ей резкое письмо. Я должен получить копию, но пока еще ничего не слышал об этом. Я зайду к нему.

Ненадолго задумавшись, Коулсвин сказал:

— Несколько дней назад во время обеда я увидел одного моего друга из другой конторы, знавшего, что я веду дело Коттерстоука — дела Дирика всегда вызывают сплетни в Грейс-Инне. Он познакомил меня с вышедшим в отставку барристером, которому уже за семьдесят, но он в здравой памяти. В молодости — более сорока лет назад — он работал на мать Эдварда и Изабель.

— Вот как? — заинтересовался я.

Мой собеседник немного помолчал в нерешительности, а потом продолжил:

— Строго говоря, несмотря даже на то, что старая Дебора Коттерстоук умерла, его долг не разглашать конфиденциальные сведения остается в силе. Но вы знаете, как старики любят сплетни. И я не удержался, чтобы не поинтересоваться, не известно ли ему что-нибудь об этой семье. — Филип нахмурился. — Строго говоря, я, наверное, не должен вам рассказывать.

Я спокойно улыбнулся — меня всегда восхищала его прямота.

— Я больше не представитель Изабель. И обещаю, об этом никто не узнает. — Я наклонил голову. — А если бывший клиент угрожает барристеру, как сделала Изабель сегодня утром, думаю, он вправе выяснить все, что может пролить свет на эти обстоятельства. Как я понимаю, Филип, рассказ того старика что-то объясняет?

Мой коллега утвердительно хмыкнул:

— Не прямо. Но мы с вами оба гадали, откуда эта взаимная злоба и, возможно, страх, с которыми Эдвард Коттерстоук и Изабель Слэннинг относятся друг к другу.

— Да. Это и в самом деле что-то из ряда вон выходящее.

— Мы знаем от старого купца, с которым я говорил раньше, что отец Эдварда и Изабель умер молодым, их мать вышла замуж снова, но ее второй муж тоже умер. И купец сказал, что после этого она и оба ребенка были вечно не в ладах друг с другом. — Коулсвин подался вперед в своем кресле. — К этому старому барристеру, с которым я говорил, в пятьсот седьмом году, во времена прежнего короля, обратилась миссис Дебора Джонсон, как ее тогда звали, чье завещание и вызвало всю эту мороку. В то время она была привлекательной вдовой на четвертом десятке, с двумя детьми…

— Эдвардом и Изабель.

— Да. Ее первый муж, мастер Джонсон, только что умер. От потной болезни, вы помните, которая свирепствовала в городе в то лето.

Я вспомнил самоуверенного молодого отца в высокой шляпе на картине, рядом с которым сидели хорошенькая жена и двое маленьких детей. Как легко даже преуспевающий человек может быть внезапно сражен болезнью!

— Мать Изабель и Эдварда унаследовала его дело и была весьма богата. Незадолго до этого в Канцлерском суде разбирали вопрос, может ли женщина наследовать дело и управлять им и быть членом гильдии. Старый барристер заверил ее, что может. Он вспоминал ее как грозную женщину.

— Я помню ее лицо на картине. Миловидное, но в нем видны резкость и твердость. Как и у ее дочери.

— Да. А через год миссис Джонсон консультировалась у него снова. Она намеревалась снова выйти замуж, за человека того же ремесла, Питера Коттерстоука, но боялась, что ее права в деле после замужества перейдут от нее к новому мужу.

— Так и должно было быть. Автоматически.

Филип кивнул: