Плач

Мне не хотелось присутствовать на сожжении. Я никогда не любил даже таких вещей, как травля медведя, а тут собирались сжечь у столба заживо четырех человек — и среди них женщину — за отрицание того, что тело и кровь Христовы физически присутствуют на святой мессе. Вот до чего мы дошли в Англии в 1546 году во время охоты за еретиками!

Меня вызвали из моей конторы в Линкольнс-Инн[1] к казначею, мастеру Роуленду. Несмотря на мой статус сержанта[2], самый высокий для барристеров, мастер Роуленд меня недолюбливал. Думаю, его самолюбие так и останется уязвленным с тех пор, как три года назад я — совершенно заслуженно — проявил к нему свое неуважение. Сейчас, здороваясь со снующими туда-сюда юристами в черных робах[3], я перешел мощенную красным кирпичом площадь, залитую ярким солнечным светом, и посмотрел на окна Стивена Билкнапа. Это был мой старый враг, как в суде, так и вне его. Окна были закрыты ставнями. Он болел с начала года, и уже много недель его никто не видел. Говорили, что он при смерти.

Подойдя к кабинету казначея, я постучал в дверь, и резкий голос пригласил меня войти. Роуленд сидел за столом в своем просторном помещении — все полки на стенах кабинета были уставлены тяжеленными юридическими томами, демонстрируя статус его владельца. Это был старый, за шестьдесят, человек, тощий, как щепка, но твердый, как дуб, с узким морщинистым нахмуренным лицом. Он щеголял седой бородой, длинной и раздвоенной по нынешней моде, тщательно расчесанной и доходящей до середины его шелкового камзола. Казначей очинивал гусиное перо и, когда я вошел, поднял на меня глаза. Пальцы у него, как и у меня, были в пятнах от многолетней чернильной работы.

— Дай вам Бог доброго утра, сержант Шардлейк, — проговорил он своим пронзительным голосом и положил ножик.

Я поклонился.

— И вам, мастер казначей.

Роуленд махнул рукой в сторону табурета и сурово посмотрел на меня.

— Как идут ваши дела? Много ли разбирательств внесено в список Михайловской судебной сессии?[4]

— Довольно много, сэр.

— Я слышал, вы больше не получаете работы от стряпчего королевы, — как бы невзначай сказал казначей. — В этом году никакой.

— У меня куча других дел, сэр. Все время занимает работа с гражданскими исками.

Мой собеседник наклонил голову.

— Я также слышал, что некоторых придворных королевы Екатерины допрашивали в Тайном совете. За еретические воззрения.

— Ходят такие слухи. Но в последние месяцы кого только не допрашивали!

— Последнее время я частенько видел вас на мессе в церкви нашего инна. — Роуленд сардонически улыбнулся. — Проявляете должное благочестие? Разумно в наши бурные дни. Посещать церковь, избегать всяческой дискуссионной болтовни, следовать желаниям короля…

— Совершенно верно, сэр.

Казначей взял очиненное перо, поплевал на него, чтобы размягчить, и вытер о тряпочку, а потом снова пронзительно взглянул на меня.

— Вы слышали, что миссис Анна Эскью приговорена к сожжению вместе с тремя прочими еретиками? Сожжение состоится в пятницу, шестнадцатого июля.

— В Лондоне только об этом и говорят. Некоторые шепчут, что после приговора ее пытали в Тауэре. Странная вещь…

Роуленд пожал плечами:

— Уличные сплетни. Но эта женщина выбрала неудачное время для своей сенсации. Бросить мужа и явиться в Лондон, чтобы проповедовать мнения, явно противоречащие «Акту о шести статьях»… Отказаться переменить веру, публично спорить со своими судьями… — Он покачал головой, а потом подался вперед. — Сожжение будет грандиозным зрелищем. Такого не было уже много лет. Король хочет показать, к чему приводит ересь. Там будет половина Тайного совета.

— Без короля? — уточнил я. Ходили слухи, что и он может прийти на казнь.

— Без.

Я вспомнил, что весной Генрих серьезно заболел, и с тех пор его толком никто не видел.

— Его Величество хочет, чтобы там были представители от всех лондонских гильдий, — заметил Роуленд, после чего сделал паузу и добавил: — И от всех судебных иннов.

Я так и уставился на него.

— Я, сэр?

— У вас меньше социальных и церемониальных обязанностей, чем полагается для вашего ранга, сержант Шардлейк. Похоже, на это дело нет охотников, поэтому решать приходится мне. Думаю, пришла ваша очередь.

Я вздохнул:

— Знаете, я всегда был слабоват для таких поручений. Если хотите, я готов выполнить нечто большее. — Я глубоко вдохнул. — Но прошу вас, не такое. Это будет ужасно. Я никогда не видел сожжения, и у меня как-то нет никакого желания.

Роуленд пренебрежительно махнул рукой.

— Вы слишком привередливы. Это странно для фермерского сына… Вы же видели экзекуции, я знаю. Когда вы работали у лорда Кромвеля, он заставил вас присутствовать при отсечении головы Анны Болейн.

— И это было ужасно. А теперь будет еще хуже.

Казначей похлопал по бумагам на столе.

— Мне прислали требование, чтобы я выделил кого-нибудь на сожжение. Подписано государственным секретарем, самим Пэджетом. Я должен сообщить ему имя сегодня же вечером. Мне очень жаль, сержант, но я решил, что пойдете вы. — Он встал, давая понять, что разговор закончен.

Я тоже встал и снова поклонился.