Плач

Нет уж, никуда я не пойду. Слишком велик риск, что он заберет у меня Хлою. Не стану рисковать. Я ему не доверяю.

Снова стук, другая женщина пронзительно верещит:

— Мы только хотим задать вам несколько вопросов!

Я отмахиваюсь от нее и включаю радио, чтобы заглушить ее голос.

Она снова стучит в стекло, потом барабанит уже довольно сильно. Еще один репортер барабанит в другое окно. Кажется, машину раскачивают. Жму на клаксон до тех пор, пока они не отступают. Совсем чуть-чуть. Тогда я открываю окно и говорю им, что напущу на них полицию, если они не оставят меня в покое. И замечаю, что Джоанна выглянула в окно, чтобы посмотреть, что происходит. Я снова поднимаю стекло, вздыхаю, закрываю глаза и пытаюсь угадать, что они делают там, в доме, о чем говорят. Он наверняка обнимает мою дочь и говорит, что любит ее. Мои родители наверняка очень милы с ними обоими — сейчас они больше беспокоятся о себе и о своей внучке, чем обо мне и о моей дочке. Меня это злит. Не должно злить, но злит. Видите, я и в самом деле плохой человек.

Мне нужно выпить.

«Пойду прогуляюсь, — пишу я маме. — Пришлите эсэмэску, когда будете уходить, я встречу вас у машины».

Она присылает ответ: «Ок».

За мной увязались два журналиста.

— Кто вы такая?

— Вы родственница?

— Вы знаете родителей?

— Всего несколько вопросов.

Я перехожу на бег — оснований преследовать меня у них нет.

Бар закрыт. Ну а чего я хотела, четыре часа ночи.

Я бегу обратно в машину, расталкиваю локтями людей с микрофонами, запрыгиваю внутрь и блокирую двери. Замечаю, как в окне колышется занавеска. Джоанна.

Я не стану ее жалеть. Сосредоточусь на главном. Что бы там у них ни произошло, Хлою я им не отдам.

Не могу удержаться и оглядываюсь. Смотрю на окно и вижу, что она все еще там. Если между нами и есть какая-то связь — две матери, рискующие больше никогда не увидеть своего ребенка, — я отказываюсь эту связь признавать.

За последние четыре года я столько о ней передумала, что она стала для меня кем-то очень важным, почти мистическим — эдаким Святым Духом. А теперь вот она — стоит передо мной, и даже с этого расстояния видно, что она всего лишь напуганная девчонка. Когда она пошла в школу, мне было семнадцать, я курила, обжималась в темных углах, сдавала экзамены. Интересно, страх и грусть, которые плещутся в ее глазах, появились только сейчас, из-за ребенка, или они поселились в ее душе раньше — из-за Алистера? В конце концов, она-то с самого начала знала, что он лжец. В отличие от меня, узнавшей об этом лишь в самом конце.

Я включаю радио и гляжу на приемник, чтобы не таращиться на нее. Как странно, что она так долго смотрит на меня. Мне неловко. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что она все еще там.

Сообщение о Ное — первое в выпуске новостей. Разыскивается человек в джапаре, владелец белого «юта». Они допрашивают одного педофила, живущего неподалеку, — он недавно вышел из тюрьмы. Сорока семи лет. У меня все плывет перед глазами.

Снова смотрю на окно. Так и есть, она все еще там. Скорей бы ушла. Мне как-то не по себе. Зачем она на меня смотрит? Занялась бы лучше поисками ребенка! Твою мать, пропал двухмесячный младенец, а эти допрашивают педофила.

*

Хлоя выходит через час, садится в машину, с силой захлопывает дверцу. Со мной она не разговаривает.

— Все в порядке? — спрашиваю я — уже во второй раз, — когда мы отъезжаем на несколько кварталов, но она не отвечает.

Сейчас она не маленькая девочка, обнимающая во сне плюшевого мишку, а подросток — вот уже два года он рвется из нее наружу. Любящие глаза стали злыми. Восхищенная улыбка — подозрительной и надменной. Я прекрасно знаю: когда она такая, лучше на нее не давить. Подожду, пока она уснет, чтобы выяснить, что произошло.

— Ну рассказывай, — говорю я папе, когда через полчаса Хлоя засыпает.

Папа, как и я, прекрасно умеет пересказывать события и разговоры. Он излагает все по порядку, не упуская ни одной важной подробности.

Папа говорит, она обняла отца. Тот сказал, что любит ее и что она ни капли не изменилась. Сказал, что она — словно яркий свет, что, когда она вошла в комнату, все вокруг преобразилось. Сказал, что справится с любыми трудностями, если рядом с ним будет его любимая девочка. Наверное, Хлое показалось, что он перебрал с пафосом, потому что она его перебила и стала засыпать его и полицейских вопросами о том, что именно произошло, где конкретно, во что был одет Ной и так далее. Она попросила у отца распечатанную на принтере фотографию и сделала заметки в блокноте, который лежит теперь у нее в кармане джинсов. Она не обращала никакого внимания на Джоанну, но та, впрочем, и не пыталась с ней заговорить. В доме находились трое полицейских, они ставили телефоны на прослушку и перешептывались, а в остальном, в общем-то, им делать было нечего. Алистер «как всегда, выделывался».

— В смысле?