Плач Агриопы

Она словно ждала того мгновения, когда её плоти коснётся гнилая вода. А, едва это случилось, бросилась ей навстречу, покорилась. Она ни разу не повернула лица, не оборотилась к небу. Было видно: она старательно глотает воду — давится ею и вновь глотает, чтоб быстрей покончить с делом. Если Фавста криком могла привлечь нежеланных случайных зевак, Руфина не побеспокоила собою никого. Казалось, в ржавой жиже фыркает бобёр, или копошится выдра. Минута — и эти звуки затихли. Руфины не стало среди грешников. Даже выволочь её на берег не составило труда: она умерла аккуратно, концы полотенец, обмотавших её тело, не соскользнули до конца в воду. Хватай — и тяни: всего и делов.

- Господи, прими душу рабы твоей многогрешной, Руфины, — снова завёлся отче Христофор.

Он бубнил и бубнил что-то. Без сомнения, Руфина потрафила ему куда больше Фавсты. И добрых слов на неё отче не жалел. Тася сперва слушала, потом страх сковал её мысли. Она мечтала: уснуть. Да хоть бы и утопнуть — но так, чтоб не пришлось глотать воду, давиться, ощущать мерзость ямы всем телом.

- Что замечталась, голубка, — вывел её из оцепенения ласковый голос Христофора. — Не о райском ли саде грезишь, где станешь гулять с Божьей Матерью уже нонешним днём?

Филиппея, окрысившись, подталкивала Тасю к старейшему вятского предела. Та сделала шаг, другой. Ноги Таси подломились и, если б не Филиппея, подхватившая её под локоть, лежать бы Тасе на земле.

- Верю, верю, девонька, — проворковал Христофор, — тяжеловат тебе мученический венец. Так ведь потому дело твоё и подвигом зовётся. Ну-ка, приблизься под мою руку, благословись.

- Нет, отче, — пробормотала Тася.

- Не расслышал слов твоих, раба божья Таисия, — куда суровей гаркнул отче. — Повтори, что рекла.

- Я сама, отче, — громко возвестила Тася. — Сама топиться стану. Не подходите ко мне!

- Я ж помочь хочу тебе, девонька, — Христофор явственно удивился. — Всем нам помощь нужна, не надо слабости стыдиться. В малых делах — и помощь малая, а в великих — великая, божья.

- Я сама! — взвизгнула Тася, заметив, как отче двинулся к ней, — и, распахнув руки, серой бескрылой птицей метнулась в лог.

Вода тут же пробрала холодом до костей. Сердце захолонуло. Чуть не взорвалось сердце — от холода и изумления. Тася и не ждала, что где-то под солнцем, освободившим от снега весь Град, может сохраняться такая ледяная лютость. Она и вознамерилась потонуть скоро, как Руфина, но, от этих холода и изумления, взвилась над грязной ржой.

- Помилуйте! — крикнула Тася, отчаянно бултыхаясь в жиже. — Пощадите! Я не гожусь! Не гожусь… для великого!..

Филиппея, не дожидаясь знака Христофора, проковыляла к кусту, ухватилась за него, постаралась дотянуться страшной чёрной чуней до Таси. Та отпрянула, увернулась. Филиппея ещё раз мотнула ногой — да и соскользнула в лог.

У берега было неглубоко — только склизко и холодно. Старая скрытница несколько раз поднималась на ноги — и тут же валилась на скользкой глине вновь. Картина в другое время и в другом месте вызвала бы хохот зевак, но не тут и не теперь. Губы Христофора сжались, глаза сузились в злом прищуре. Не только скрытники и скрытницы — благодетели отводили взгляд. Вот-вот должен был грянуть, как гром, гнев. Ещё одна преклонных лет скитница, по доброй воле, бросилась в воду. Умножила суматоху, но ухватила Тасю за щиколотку. Тут и Филиппея подоспела — сграбастала девушку за шиворот и с силой окунула в воду. Но опять потеряла дно, а Тася, напротив, нащупала ногой опору. Оттолкнулась, оставаясь на плаву, засветила ступнёй второй погубительнице по рёбрам, — едва заметила, как та охнула, разомкнула хватку.

- Помилуйте! — ещё раз вскрикнула Тася. Она плыла к берегу. Плыла… Она умела плавать.

В несколько гребков она миновала тот глинистый участок дна, кувыркаясь на котором, потешала обитателей починка Филиппея. Поймала рукой ветку куста. Подтянулась. Внезапно на ум пришло: «откуда силы берутся? То падала, как безногая, с голодухи мёрла, а теперь — зайцем скачу». Но не до того было. Бросилась Христофору в ноги, распласталась крестообразно и снова повторила:

- Помилуйте, люди! Помилуй, отче!

Так и лежала — не то год, не то век, — покуда голос тихий не услыхала:

- Встань, раба божия Таисия. Не пужайся, встань.

Тася, не веря, подтянулась на руках, перевалилась на колени. Подняла голову. Лицо Христофора не выражало ничего: не было на нём ни гнева, ни милости.

Недоутопленница поднялась в полный рост, задрожала от холода и страха.

- Ныне ступай отдыхать, — проговорил отче так, чтобы его слышали скитники, — а подвиг совершишь после. — Обернулся к старухе Филиппее, с помощью одного из благодетелей выбравшейся на берег. — Проводи её, — кивнул на Тасю.

- А как же, батюшка, она? — старуха повела подбородком на Елену, присмиревшую, опустившуюся, от немощи, на трухлявый пень.

- С нею без тебя решим, — отрезал Христофор.