Плач Агриопы

Выслушав столь непозволительно наглую речь, чудная компания привстала и ответила таким же неистовым гоготом, какой незадолго перед тем привлёк внимание наших моряков.

Первым овладел собой председатель и, обратившись к Дылде, заговорил с ещё большим достоинством:

- Мы готовы любезно удовлетворить любопытство наших именитых, хоть и непрошенных, гостей и ответить на любой разумный вопрос. Так знайте: я государь этих владений и правлю здесь единодержавно, под именем Король Чума Первый.

Эти покои, что вы по невежеству сочли лавкой Уилла Уимбла, гробовщика, человека нам не известного, чьё плебейское имя до сей ночи не оскверняло наших королевских ушей, это — тронная зала нашего дворца, которая служит нам для совещаний с сановниками, а также для других священных и возвышенных целей. Благородная леди, что сидит напротив, — королева Чума, её величество, наша супруга. А прочие высокие особы, которых вы здесь видите, — члены нашего августейшего семейства. Все они королевской крови и носят соответствующие звания: его светлость эрцгерцог Чума-Мор, её светлость герцогиня Чума Бубонная, его светлость герцог Чума-Смерч и её высочество Чумная Язва.

А на ваш вопрос, — продолжал председатель, — по какому поводу мы собрались здесь, мы позволим себе ответить, что это касается исключительно наших личных королевских интересов, и ни для кого, кроме нас, значения не имеет. Однако, исходя из тех прав, на кои вы, как наши гости и чужеземцы, имеете основание претендовать, объясняем: мы собрались здесь нынче ночью для того, чтобы путём глубоких изысканий и самых тщательных исследований проверить, испробовать и до конца распознать неуловимый дух, непостижимые качества, природу и бесценные вкусовые свойства вина, эля и иных крепких напитков нашей прекрасной столицы. Делаем мы это не столько ради личного нашего преуспеяния, сколько ради подлинного благоденствия той неземной владычицы, которая царит над всеми, владения коей безграничны, имя же ей — Смерть!»

- Имя же ей — Смерть, — прошептал Павел вслух. Его разум очистился от скверны рассеянности и замешательства. Он вновь, по рецепту Людвига, сам не заметив, как это случилось, принялся размышлять над задачей, не споря с её условиями. Играть в игру, соглашаясь с её нелепыми правилами. Тут же вспомнил, что именно хотел посмотреть в словаре: пожирают ли крысы себе подобных. Но теперь эта тема отошла на второй план. Объяснить исчезновение дохлых крыс из подвала нашествием орды других крыс, трупоедов, можно бы было, если б игровым полем оставался реальный мир. Мир здравомыслия и общечеловеческой — и общекрысиной — логики. Но в мире, где возможны путешествия во времени, где Чума ходит на двух ногах, и в полиции служат архангелы из небесного воинства, вопросы, на которые следовало найти ответы, не допускали двойных толкований: почему мушкет не убил крыс? И почему серебряный пистоль не справился с Вьюном? Потому что Павел — не Стрелок? Да и Третьяков не был Стрелком — не был Валтасаром Армани, — когда жал на спусковой крючок пистоля. Это простейшее объяснение. Но есть и другое. Возможно, волшебное оружие действует только против той самой, сказочной, двуногой Чумы, а её служек — лишь ошеломляет, на какое-то время выводит из строя? Может, Вьюн — совсем не Чума, а, всего-навсего, одна из высоких особ, над которыми подтрунивал Эдгар По в своём рассказе? Этакий старший прораб, домоуправитель, генералиссимус в праздничной шинели. Но не он — Смерть. Не он — господин и хозяин болезни. Не помешал бы какой-то камертон: что-то, что давало бы уверенность: чумоборцы — справились с миссией. Должны ли они — Стрелок, Инквизитор, Алхимик, Дева — покинуть двадцать первое столетие и чужие тела, когда Чума будет повержена? Если допустить, что должны, — значит, ничего не кончено: Тася всё ещё остаётся Тасей. Остальных — проверить на этот счёт невозможно. Невозможно и выслушать их версии неудач. Впрочем, из них из всех самым говорливым был Людвиг: человек, чей разум отнюдь не покидал бренного тела, чтобы переметнуться в другое. Этот разум неотлучно пребывал в теле две тысячи лет…. Да, с этим фактом тоже придётся смириться, если не покидать игрового поля.

Павел нахмурился. Воспоминания о Людвиге всегда пробуждали в нём какую-то стыдливость. Как если бы латинист полагался на него, а управдом — не оправдал надежд. Людвиг переоценивал Павла. Людвиг не сомневался: Павел в состоянии вызывать видения по заказу. По собственному хотению. И про кого угодно. Если бы это было правдой — можно было бы схитрить: «заказать» своему дару видение про Чуму в Москве. Пускай бы этот, вмонтированный в мозг, телевизор показал: какова она — Чума нового века? Как выглядит? На что похожа? До сих пор было так: Павел знал в лицо человека, — а его деяния показывал «телевизор в мозгу». А по деяниям установить личность? На это его дурацкий дар — не способен?