Плач Агриопы

Рядом с кроватью, на крохотной тумбочке, были разложены какие-то ампулы и несколько использованных одноразовых шприцев. Судя по следам на сгибе худенькой руки, всё их содержимое досталось Таньке.

- Она жива, — Людвиг, догнав Павла, перегнулся через край кровати и, повторив его жест, прикоснулся к Танькиному лбу.

- Она не дышит, — хрипло проскрипел Павел. Он уселся на пол, обхватил руками колени, в миг сделался беспомощным.

- У мёртвых не бывает температуры, — мягко ответил Людвиг, — Тем более такой умопомрачительной — в прямом смысле слова.

Порог спальни переступил и «ариец». Он перебрасывал огромный мушкет с руки на руку, делая это с такой лёгкостью, будто тот был пластмассовым. Некоторое время он переводил взгляд с пола на кровать и обратно, потом что-то пропел на своей чудной Латыни.

- Нужно держаться поближе к лошадям, — перевёл Людвиг. — Валтасар сказал, что дыхание лошадей — поможет.

- Где я ему возьму лошадей? — Павел плакал и кричал одновременно. — Даже если он долдонит эту чушь — на кой чёрт её повторять? Может, мне поехать в цирк на Цветном бульваре, или в зоопарк? «Простите, вы не позволите нам с женой и дочкой немного пожить в вольере с вашими лошадками»?

Дверной звонок задребезжал неожиданно и протяжно. Людвиг немедленно приложил палец к губам и прошептал:

- Тихо. Дома никого нет.

- Они видели нас, — так же, шёпотом, отозвался Павел. — Я здесь — что-то вроде управдома. Меня каждая собака знает. А у подъезда — моя машина.

- Неважно, — Людвиг наморщил нос, как будто поразился Павловой глупости. — Пускай убираются. Вы же не о приличиях думаете?

- Нет, — Павел пожал плечам.

- Потом извинитесь, — когда все будут здоровы… и живы. Дверь они ломать не станут.

Звонок прозвенел повторно. Потом в третий раз. Потом раздался громкий стук в дверь. Кулаки колотили так энергично, будто их обладатели решили опровергнуть успокоительные слова латиниста.

- Среди ваших подшефных боксёров, случаем, нет? — прошептал раздосадованный Людвиг.

- Это Жбанка, — Павел прочистил горло. — Наша молодая пенсионерка, активистка, так сказать.

- Настырная! Интересно, что ей от вас надо?

Управдом промолчал. Председатель жилтоварищества мог много для чего понадобиться жильцам, но дохлые крысы в подвале, пожалуй, объясняли их настойчивость лучше всего. А может, кто-то, каким-то чудом, узнал о больной Татьянке? Или Подкаблучников проболтался-таки о мушкете, с которым Павел садился в машину? Тогда почему здесь Жбанка, а не полиция?

Минут пять какофония у двери заставляла дребезжать пустые чайные чашки в гостиной. Наконец, кулаки незваных гостей устали, и наступила тишина, нарушаемая только сиплым и тяжёлым дыханием Еленки.

- Ушли, — констатировал Людвиг.

- Похоже на то, — подтвердил Павел.

- Что будем делать? — латинист вёл себя на удивление спокойно, как будто каждый день оказывался в подобной ситуации — в незнакомом доме, в окружении отчаявшегося мужчины, человека с серебряным мушкетом, бесчувственных женщины и ребёнка.

- Не знаю, — Павел нахохлился, на его лице ещё не высохли недавние злые слёзы.

- Тогда предлагаю поесть, — Людвиг сглотнул слюну, словно сама мысль о еде усилила голод. — У меня с утра маковой росинки во рту не было. Думаю, у вас тоже. Хотя бы по паре бутербродов найдётся?

- Да, конечно, — управдом хотел что-то возразить, но передумал. Он не спешил кормить юнца — сперва поднял лёгкую Еленку и перенёс в гостиную на диван. Потом всё-таки отправился на кухню, но по дороге заглянул в ванную и обработал раны от крысиных зубов. Поразился, что те основательно затянулись; наверно, не зря говорят: на войне не страдают от царапин и простуд; по любому поводу бегут к врачу только благополучные бездельники.

Павел и сам оголодал, однако не замечал этого. Разрывался между простым и ясным желанием немедленно ударить в колокола, вызвать скорую, доверить бывшую жену и дочь спасительной официальной медицине — и желанием другим, тёмным: поверить на слово «арийцу», пуститься во все тяжкие, отказаться от здравого смысла. Что из этого во благо для жены и дочери? Что — во спасение? Остальные соображения в расчёт не брались! Решение необходимо было принимать быстро, но Павла останавливал страх перед необратимостью: какой бы путь он ни избрал, идти по нему предстояло до конца, без права на возвращение.

Управдом зашёл на кухню, включил свет — и замер. Прямо на кухонном столе, прислонённый к заварочному чайнику под гжель, лепестком белел почтовый конверт. На нём, аккуратным каллиграфическим почерком Еленки, было написано: «Паша, прочти! Если сможешь — прости!»

В другое время Павел наверняка криво усмехнулся бы: надо же, какая мелодрама. Но сейчас ему было не до смеха. Он схватил конверт; тот оказался не запечатан. Вывалил на стол содержимое: письмо и глянцевый свиток — что-то вроде географической карты. Приблизил к глазам неровно, наспех вырванный из ученической тетрадки клетчатый листок, и поспешно начал читать.