Плач Агриопы

Павел последовал совету собеседника-грубияна и отыскал в Интернете нормативный акт, озаглавленный: «Закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании». Согласно этому талмуду, Струве был кругом виноват. Он, несомненно, не мог «самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности», с большой вероятностью представлял «непосредственную опасность для себя или окружающих». Управдом, правда, сомневался, что физическое здоровье профессора пошатнётся «вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи». Но это уже казалось несущественным. У Струве не было никакой надежды выйти из клиники, «не замарав рук», выпросив у Ищенко свободу.

До конца выкупленного Интернет-часа оставалось ещё двадцать минут, но Павел не видел смысла находиться в кабинке дольше. После случившегося фиаско, он укрепился в нелюбви к глобальной паутине.

Пробираясь к выходу из игрового зала, управдом заметил, что у столиков с кофе-машинами — никого. Им овладела упрямая жадность: деньги, улетевшие в трубу, захотелось «отбить» хотя бы парой чашек кофе. Тем более, вместо баночного быстрорастворимого или пакетиков «три в одном», гостям клуба предлагался кофе в пузатых капсулах, превращавшихся в утробе хромированного агрегата в ароматное варево. Впечатление портили только дешёвые пластиковые чашки — позор уличного общепита.

Павел повозился с кофе-машиной, — разобрался, что в ней и как, сравнительно быстро. Агрегат заурчал, задрожал мелкой дрожью и — тоненькой струйкой — начал наполнять чашку чёрным американо. Управдом присел на край стола. Достал Айфон, попробовал связаться с Людвигом.

- Уважаемый абонент, сегодня, на протяжении всего дня, возможны перебои связи, вызванные атмосферными явлениями. Приносим свои извинения за доставленные неудобства. — Отчеканила трубка.

Ещё ни разу в жизни управдом не слышал ничего подобного. «Интересно, врубили стандартную запись, или наболтали только что?» — Подумал он. Это была самая безболезненная мысль. Остальные — угнетали и злили.

Отчаянный марш-бросок на Москву оказался безрассудством, в худшем понимании слова. «Римские легионы застряли в британских болотах», — Вспомнилось школьное. Павел не разжился ни подельником, в лице Струве, ни даже информацией. Ничего нового — ни одного паззла в картину мира, поражённого болезнью. Разве что, прояснилось семейное положение Струве. Людвиг наверняка задвинул бы, на этот счёт, одну из своих теорий. Сформулировал бы, например, так. Для успешного переселения средневекового разума мало современного носителя, подходящего по профессиональному признаку, — тот ещё должен быть одинок, не обременён родственными связями и обязательствами. Для чего? Чтобы его не бросились искать, в случае пропажи? Чтобы жена и дети не удивлялись «перерождению»? Кстати, очень может быть, что, во времена средневековья, выбор «жертвы» по таким критериям казался логичным: вряд ли шесть веков назад были сильно развиты иные связи, кроме родственных. Вряд ли ремесленника, не вышедшего поутру на работу, бросились бы искать средневековый прораб вместе со средневековой полицией; вряд ли выпивоха, не явившийся вечером в любимый средневековый кабак пропустить кружку чего-нибудь средневекового, стал бы темой обсуждения среди собутыльников. Если верить учёным мужам современности, ценность человеческой жизни в те далёкие века была ничтожной. Люди походили на взаимозаменяемые кирпичики в кладке стены. Что же касается перерождения — так с этим ещё проще. Уклад жизни, окружение, мораль, детали быта, — для разума-паразита всё это оставалось точно таким же, как и для разума-носителя, если они были современниками друг друга. Карлик Нос, превратившийся из милого мальчика в горбатого уродца, несомненно, испытывал психологический шок, но не культурный: и мальчик Яков, и карлик, жили в одном и том же мире, в одних и тех же его реалиях.