Плач Агриопы

На сцену, в одно ловкое движение, вскочил Третьяков — встопорщенный, разгорячённый стычкой, но, как всегда, деятельный и полезный. Что бы он ни собирался совершить на сцене — в отношении старца, девушки, или Павла, — он совершить не успел.

Из зрительного зала, прямо через ряды, поползли к сцене человеческие фигуры. В них было так много паучьего, что управдом невольно искал взглядом цепкие мохнатые лапы, торчавшие из тел. Когда фигуры переваливались из ряда в ряд — слышались мерзкие чавкающие звуки. Сектанты шептали своё «шу-шу-шу», шелестели, как пауки на ломкой осенней листве, — и шлёпались об пол, как мокрицы. Павел вдруг понял: многие из них безнадёжно больны. Может, и все сразу. Возможно, Босфорский грипп изуродовал эту общину как-то особо — например, обезножил. Хотя старец держался на ногах уверенно.

А вот руки его — дрожали. Он — то и дело — то поднимал, то опускал факел.

Но, как только крик: «Измена!», — повторился, — старец, зажав склянку с терияком в кулаке, бросился к кулисам.

Третьяков сглупил: попытался остановить беглеца. Рванулся за ним. Не достал. Но, вероятно, напугал. И этот испуг ускорил поступь безумия, торопившегося поселиться в старце.

Тот размахнулся факелом, как дубиной, как городошной битой, — и швырнул его на сцену.

Бензин вспыхнул ослепительно, жарко.

Огонь не просто охватил сцену — он шарахнул взрывом. Горючей жидкости было слишком много. В воздухе возник огромный огненный шар — стремительно расширился — и лопнул. Вместе с жаром по сцене прошла тугая взрывная волна — и она, как ни странно, помогла чумоборцам. Те словно бы оказались в эпицентре урагана — в самой спокойной его зоне. Языки огня, как волны, выплеснулись в зрительный зал.

Завизжали пауки. Взвыли, запричитали опалённые пауки. Каждый — Агриоппа.

Но столб, с привязанной к нему девушкой, обдало лишь жаром. Огонь пронёсся мимо столь стремительно, что не сумел затормозить у сложенного из мусора костра. Он поджёг ширмы и занавес, на краю сцены. И уже оттуда, будто поверив, что упустил по пути главную сласть, стал быстро подбираться к деве.

Третьяков действовал ещё быстрее огня.

Он бросился к столбу, принялся рвать верёвки-путы голыми руками. При этом, ногой, пытался затоптать огненные ручейки позади себя.

- Помоги! — прохрипел, обернувшись к Павлу.

Управдом метнулся к столбу.

Тоже, срывая ногти на пальцах, вступил в бой с верёвками. В полуметре от себя он видел совсем ещё детское, наивное, маленькое, похожее на сердечко-валентинку, лицо девушки. Та приходила в себя. Взрывная жаркая волна опалила ей белокурые волосы, сожгла тонкие светлые брови. Девушка теперь казалась мальчишкой-трубочистом из сказки.

- Держите! — сквозь полосу огня и сгущавшийся дым, к столбу прорвался один из «чёрных бойцов». Он протянул Третьякову зазубренный армейский нож — наверное, утаил где-нибудь в сапоге, когда отряд сдавался меченосцу.

- Класс! — как хулиган, получивший в своё распоряжение новую рогатку, выкрикнул «ариец» и, уверенными движениями, принялся перерезать верёвки.

Но тут на нём загорелись брюки.

- Чё-ё-ёрт! — плюясь слюной и завывая, Третьяков продолжал пилить.

Павел сорвал с себя куртку, размашисто сбил огонь с брюк «арийца». Ненадолго. Огня вокруг скопилось так много — столько огненных ручейков слились в одно огненное озерцо, — что сопротивляться стихии было бессмысленно.

Но, наконец, верёвки упали. Третьяков подхватил тело девушки, перебросил его через плечо.

Зал пылал.

Люди-пауки уже не корчились, не голосили — они воняли жжёным мясом.

Но эта вонь едва ощущалась — она забивалась другими: горячего лака, бензина, едкого дыма.

- Он сбежал через кулисы! — выдохнул Павел. Никто не спросил, кого управдом имел в виду.

- Единственный путь! Туда! Вслед за ним! — подавившись дымом и прокашлявшись, просипел Третьяков.

На сей раз через лужицы огня первым поскакал богомол. За ним двинулся «ариец» с ношей. За ним — боец в чёрном. Второй боец по-прежнему придерживал под локоть алхимика. Павел, убедившись, что процессия — в порядке и способна двигаться, поспешил было за первыми из команды, но тут сеньор Арналдо тихо вскрикнул.

Павел стремительно обернулся.

За щиколотку алхимика схватила обгорелая рука.

Оказалось, в зрительном зале ещё были живые. Доживавшие. А может, мёртвые, чьи тела двигала ярость.

На сцену, как дохлую рыбу, выкинуло паука.

Паук горел — и пытался утянуть сеньора Арналдо за собой, в огонь.

Чёрный боец попытался делать два дела сразу: бить ногой по изувеченной конечности паука и поддерживать алхимика. Но у него получалась лишь нелепая раскоряка: сектант, обгорев практически до костей, упрямо цеплялся за жертву, продолжал тащить её в огненный ад.

Павел подскочил. Помог тянуть алхимика прочь от огня в зале.

Боец благодарно кивнул, сосредоточился на сектанте. Оторвал цепкое палёное мясо от щиколотки Арналдо. Но забыл о тыле.

Из огня высунулось ещё одно рыло. Обгорелое, безглазое.

Подкралось. Подластилось. Незаметно втекло на дощатое покрытие сцены.

Обхватило бойца за ноги — и резко дёрнуло на себя.

Это заняло — доли секунды.

Павел не успел помочь, всё было кончено.