Плач юных сердец

— Чип? — сказала она в трубку. — Ты очень занят или есть минутка поговорить?.. Отлично. Я просто хотела узнать… ну, свободен ли ты сегодня вечером, потому что мне страшно хочется тебя увидеть… Что ж, замечательно… Нет, когда тебе удобнее; куда тебе больше хочется. Хочу вверить себя в твое полное распоряжение.

— Мам! Мам! — Люси еще сидела на кухне после ужина, когда Лаура срочно позвала ее в гостиную. — Мам, быстрей! Смотри! У них тут новый сериал, и угадай, кто играет!

В первую секунду Люси подумала: «Наверное, Джек Хэллоран», но это был не он. В сериале играл Бен Дуэйн [55].

— Это все про фермерскую семью — кажется, из Небраски, — стала объяснять Лаура, когда Люси уселась рядом с ней перед телевизором, периодически сбивающимся на рябь и жужжание. — Похоже, прикольный будет сериал. Это все происходит во время Депрессии, семья очень бедная, у них остался только этот клочок земли…

— Тсс… — остановила ее Люси, потому что явно не поспевала за ее трескотней. — Давай просто смотреть. Я, наверное, и так все пойму.

Сериалы тогда обычно были ужасные, но время от времени случались удачи, и этот действительно обещал быть неплохим. Немногословный, чуть надменный отец, раньше времени состарившийся под гнетом жизненных трудностей, и симпатичная мать, наделенная почти аристократической невозмутимостью. Были и дети: всегда чем-то озадаченный сын-подросток и девочка на год или два помоложе — вроде бы совсем еще ребенок, но с большими глазами и прочими признаками будущей красавицы.

Бен Дуэйн играл бодрого старого дедушку, и уже по тому, с какой беспечностью он спускался к завтраку, было понятно, что роль у него получится замечательная. В этой первой, «пилотной» серии сценаристы явно не перегрузили его репликами — он лишь время от времени отрывался от своей овсянки, чтобы выдать какое-нибудь едкое, но здравомысленное замечание, — однако они-то и были самыми смешными, точнее, чаще всего сопровождались взрывами «консервированного» закадрового смеха.

— Спорим, в итоге звездой окажется девочка? — сказала Лаура, когда первая серия закончилась.

— Ну, может, и мальчик, — сказала Люси. — Или любой из родителей. Впереди еще столько серий, что я не удивлюсь, если периодически главным героем будет Бен. Он ведь когда-то был знаменитым актером, и не один год.

— Ага, знаю. Правда, мы с Анитой всегда считали его каким-то противным.

— Да? Почему же?

— Не знаю. Вечно он был полураздетый.

Лаура поднялась, выключила телевизор и побрела куда-то из комнаты. Теперь она везде бродила в рассеянности — казалось, что просто ходить она совсем разучилась. Через несколько недель ей исполнялось тринадцать.

До того как посвятить всю свою жизнь Полу, Пегги Мэйтленд месяцев шесть занималась рисованием и живописью в Нью-Йоркской лиге студентов-художников [56]и потом часто рассказывала, как она все это «обожала». Для поступления не надо было ничего сдавать, и учеба не регламентировалась никакими программами; начинающие и опытные художники работали «все вперемешку», а преподаватели занимались с каждым индивидуально, в зависимости от того, кто что хотел.

Люси решила попробовать. Она считала, что учиться рисунку ей не нужно — слишком уж много похвал она получила от своей обожаемой учительницы в пансионе, полжизни назад, — а вот с живописью (холст, масло) знакомиться приходилось впервые. Но что ей было терять?

Первое, что она узнала о масляной живописи, когда в первый день занятий вошла в одну из просторных, опрятных, залитых светом студий Лиги, было то, что пахнет она замечательно. От живописи пахло самим существом искусства. Затем, учась на собственных ошибках, она постепенно стала понимать больше. Все сводилось к линии и свету, к цвету и форме: пространство было ограничено, и долг живописца состоял в том, чтобы удовлетворительным образом его заполнить.

— Ну вот теперь кое-что имеется, — тихо сказал ей преподаватель, подойдя к ее станку как-то вечером, бог знает сколько недель спустя после начала занятий. — Кое-что у вас, похоже, получается. Если вы еще поработаете над этим холстом, миссис Дэвенпорт, у вас будет картина.

Преподавателем был смуглый лысый коротышка по фамилии Сантос — испанец, говоривший по-английски почти без акцента, — и Люси сразу поняла, что это настоящий учитель. В его преподавании не было ни страха, ни беспечности; идиотов и тупиц он никогда не хвалил; все должны были разделять его высокие стандарты, а высшая похвала, приобретавшая за редкостью употребления особую ценность, выражалась у него словами: «У вас будет картина».

— Я это обожаю! — воскликнула она в субботу вечером дома у Чипа Хартли и закружилась на месте прямо у него перед стулом, так что юбка красиво взметнулась, обнажая ноги. — Обожаю, когда что-то получается, когда нет этого напряжения и страха ошибиться, когда находишь дело, к которому, быть может, предназначен от рождения.

— Ну классно, — сказал он. — Когда знаешь, к чему себя приложить, все меняется.