Плач к небесам

Тонио стоял перед поблескивающей над дверями собора мозаикой. Смотрел на четырех огромных бронзовых коней на постаментах.

Он не сопротивлялся тому, что толпа увлекает его за собой. И, продолжая двигаться в бессознательном ритме, не сводил глаз с огромного скопления портиков и куполов, что поднимались вокруг него.

Никогда еще он не испытывал такой любви к Венеции, такой чистой и самозабвенной преданности ей. И при этом понимал, что в некотором смысле еще слишком молод для того, чтобы понять постигшую ее трагедию. Она казалась слишком незыблемой, слишком величавой.

Обернувшись к открытой воде, к мерцающей спокойной лагуне, он впервые в жизни почувствовал себя полным хозяином собственной жизни.

Но усталый и удрученный отец покинул его всего час назад, и выражение покорности на его лице вселяло ужас. В памяти всплыли последние слова Андреа: «Он вернется, когда я умру. Он снова превратит дом в поле битвы. Я не раз получал от него письма с заверением, что он женится на любой девушке, которую я выберу, если я позволю ему вновь лицезреть любимую Венецию. Но он никогда не женится! О, если бы я мог собственными глазами увидеть тебя у свадебного алтаря, увидеть твоих сыновей и то, как ты впервые надеваешь мантию патриция и занимаешь принадлежащее тебе по праву место в Большом совете! Но времени для этого нет, и Господь ясно указывает мне, что я должен подготовить тебя к предстоящему испытанию. Теперь ты понимаешь, для чего я посылаю тебя в свет, для чего отбираю у тебя детство сказочкой о том, что ты должен сопровождать свою матушку? Ты должен быть готов, когда придет час. Ты должен знать свет, его искушения, его вульгарность и жестокость. Помни: когда твой брат снова окажется под этой крышей, меня уже не будет, но Большой совет и закон будут на твоей стороне. Моя воля защитит тебя. И твой брат проиграет битву, как проиграл ее раньше: в тебе – мое бессмертие».

14

Ясное голубое небо раскинулось над крышами домов, и лишь несколько белых облачков плыли в сторону от моря. Слуги бегали по дому, радостно сообщая, что море спокойно и «Буцентавр» наверняка сможет доставить дожа к церкви Сан-Николо дель Лидо в целости и сохранности. Все окна над Большим каналом были распахнуты навстречу ласковому бризу, и разноцветные ковры устилали пороги домов, украшенных развевающимися на ветру флагами. Это зрелище было более величественным, чем все, что Тонио доводилось видеть прежде.

Когда они с Марианной и Алессандро, нарядно одетые, спустились на маленькую пристань, он поймал себя на том, что громко шепчет: «Я здесь, это все на самом деле!» Казалось совершенно невероятным то, что он становится частью той панорамы, которую ему столько раз приходилось разглядывать на расстоянии.

Отец махал им с балкона, расположенного над главным входом. Гондола была выложена синим бархатом и украшена цветочными гирляндами. Даже большое весло было позолочено, и, взяв его, Бруно, одетый в ярко-голубую форму, направил лодку в середину потока, где ее окружили лодки других великих семей. Следуя в кильватере сотен других, их гондола устремилась вниз по течению к устью канала и площади.

– Вот он! – прошептал Алессандро, показывая на блеск и сияние стоявшего на якоре «Буцентавра», между тем как вокруг взад и вперед сновали гондолы, пытаясь занять место. На огромной галере, сверкающей позолотой и пурпуром, стоял трон дожа и ряд золотых статуй. Тонио приподнял мать за худенькую талию, чтобы она смогла все это увидеть, и улыбнулся, заметив, что Алессандро буквально онемел от изумления.

Он и сам был вне себя от возбуждения. Он не сомневался, что запомнит на всю жизнь тот момент, когда фанфары пронзительно и величественно возвестили о том, что процессия показалась из дверей Дворца дожей.

Море было усыпано цветами. Лепестки покрывали гребни волн так плотно, что вода стала казаться твердой поверхностью. Выплывали золотые лодки главных судей, следом – послов, а за ними – папского нунция. Салютовали пушки с заполонивших лагуну больших военных кораблей и торговых судов под развернутыми флагами.

И вот наконец весь флот двинулся к маяку Лидо.

Крики, возгласы, болтовня, смех смешались для Тонио в один восхитительный, ласкающий слух гул.

Но ничто не смогло сравниться с криком толпы, вырвавшимся в тот момент, когда дож бросил свое кольцо в воду. Зазвонили все колокола острова, затрубили фанфары, тысячи ликующих голосов слились в общий хор.

Казалось, что весь город вышел в море и слился в едином крике. Потом шум пошел на убыль, лодки, лавируя, повернули к острову, оставляя за собой на воде длинные шлейфы из шелка и атласа. Это было хаотично, это было безумно, это было головокружительно. Солнце слепило Тонио; он поднял руку, прикрывая глаза, и Алессандро поддержал его, чтобы он не упал. Рядом двигались лодки семейства Лизани. Их гондольеры были разодеты в розовые одежды, а слуги бросали в воду белые цветы. Катрина обеими руками раздавала воздушные поцелуи, и ее платье из серебристого дамаста трепетало и вздувалось на ветру.