Плач к небесам

Явилась Катрина Лизани и сообщила ему, что Карло благодаря весьма существенному состоянию, приобретенному в Леванте, покрыл все долги поместья, которые были, как оказалось, значительными, и теперь собирается восстановить старую виллу Трески на Бренте.

Тонио чувствовал себя таким усталым после ночного пения серенад, что едва обращал внимание на тетушку.

– Он правильно поступает, как ты считаешь? – спросила она. – Выполняет свой долг. Твой отец не мог бы желать лучшего.

Между тем, куда бы ни шел Карло, его постоянно сопровождали трое бравос. Здоровенные молчаливые телохранители болтались по всему дому, стараясь раствориться в темноте. Они сопровождали его каждое утро, когда, надев патрицианскую мантию, он отправлялся отвешивать поклоны сенаторам и советникам на Брольо.

Судя по его попыткам очаровать всех и каждого, становилось совершенно очевидно, что он намеревается снова вести светский образ жизни.

Каждое утро после ночных скитаний Тонио стал приходить на площадь. Отсюда он мог наблюдать за братом издалека, при этом лишь воображая себе содержание его коротких бесед. Рукопожатия, поклоны, сдержанный смех. Потом появлялся Марчелло Лизани, и они вдвоем начинали прохаживаться из одного конца площади в другой, теряясь в толпе на фоне корабельных мачт и тускло поблескивающей воды.

Убедившись же в том, что Карло нет поблизости, Тонио тихо проскальзывал в дом и по кажущимся бесконечными коридорам устремлялся к дверям материнских покоев. Стук. Никакого ответа. Прежние отговорки слуг.

Катрине не потребовалось много времени, чтобы узнать, куда же уходит Тонио. Он жил ради того момента, когда с зимнего неба внезапно опускалась тьма, окутывая весь дом. Тогда он выскакивал на улицу и ждал там появления Эрнестино с компанией.

Катрина была в смятении.

– Так ты тот самый певец, о котором говорит весь город? Но послушай меня, Тонио, так продолжаться не может. Не давай его злобе разрушать тебя…

«Ах, почему ты мне не сказала?» – лишь подумал он. Учителя что-то проворчали, и он посмотрел на них. Ошибки быть не могло: на лице Алессандро был написан испуг.

Близился вечер. Больше он не мог этого выносить. Мрачный, безотрадный дом, куда неохотно пробивался робкий весенний свет. Прислонившись к двери материнских покоев, он сначала почувствовал слабость. Но потом, охваченный яростью, стал так трясти двойную дверь, что железный засов в щепки разнес дерево, и Тонио оказался в пустынной комнате.

Целое мгновение он не мог сориентироваться в темноте, различить даже хорошо знакомые предметы. Но постепенно разглядел фигуру матери, спокойно сидевшей перед туалетным столиком.

Блики света играли на ее серебряных щетках и гребнях. Лучик света упал на жемчуг, унизывавший ее шею, и Тонио вдруг осознал, что мать одета вовсе не в черное шелковое траурное платье, а во что-то роскошное, ярко-красочное, усыпанное, словно мерцающими огоньками, драгоценными камнями. Огоньки исчезли, когда Марианна подняла руки и закрыла ими лицо.

– Почему ты сломал дверь? – прошептала она.

– А почему ты не отвечаешь, когда я стучу?

Он видел ее белые пальцы, вцепившиеся в волосы. Она прикрывала груди руками, как святая, и наклоняла голову, словно хотела упасть ниц. Белела ее шея сзади, а волосы, разделяясь на две части, ниспадали спереди, как вуаль.

– Что ты будешь делать? – вдруг спросила она.

– Что я буду делать? А что я могу сделать? – Тонио рассердился. – Почему ты задаешь этот вопрос мне? Задай его моим опекунам. Или адвокатам отца. Это не в моей власти и никогда не было в моей власти. Но ты, ты сама, что ты делаешь?

– Чего ты хочешь от меня? – прошептала она.

– Почему ты никогда не говорила мне? – с горечью вопросил он, приблизившись к матери. Тут его рот исказила гримаса. – Почему?! Почему мне пришлось из его уст услышать о том, что той девушкой была ты, что это ты и он…

– Прекрати! Богом заклинаю, прекрати! – закричала она. – Закрой дверь, закрой дверь!

Внезапно вскочив, Марианна кинулась мимо него к взломанным им дверям и закрыла их. Потом бросилась к окну и задернула тяжелые бархатные шторы так плотно, что комнату буквально окутала тьма.