Плач к небесам

Протянул руку, но все не решался коснуться ее лица. Насколько проще было касаться всего ее тела в темноте! Едва ощутив под пальцами этот шелковистый пушок и кожу под ним, Тонио поморщился, как от боли. И тут же лицо девушки утратило всю свою серьезность. Нахмуренные дымчатые брови разгладились и казались теперь карандашными линиями, проведенными над блестящими глазами. А глаза наполнились слезами, чуть смазавшими, но одновременно усилившими их синеву. Однако было видно, что она боится заплакать.

Тонио задул свечи и отдернул занавески, чтобы впустить под балдахин свет звезд, а потом повернулся к Кристине, сгорая от желания, и, не обращая внимания на то, что она отпрянула, испуганная его напором, сорвал с нее шелка и оборки и высвободил груди.

Девушка вскрикнула и стала отбиваться. Но он снова схватил ее и стал покрывать поцелуями, поворачивать, запрокидывать, и вдруг ее губы раскрылись, его язык прорвался к ее зубам, и Тонио почувствовал, как покорно тает ее мягкая верхняя губа, и ему стало казаться, что ее рот — уже не просто рот, а маленькие живые врата податливой плоти.

Потом он скинул с себя одежду, и она разлетелась вокруг, сминаемая их телами, когда он взгромоздился на Кристину и вытянулся промеж ее ног, опустив голову между ее грудей.

Страсть делала его грубым и сводила с ума. Вид девушки и запах смешивались в его сознании. Сомкнув губы сначала над одним, а потом над другим соском, он почувствовал, как она напряглась под ним, и тогда, подвинув колени выше, он подтянул и ее, как бы пытаясь хотя бы на миг защитить от себя самого.

Ее волосы падали на его голые плечи; лоб, о который терлась его щека, казался теплым камнем; а жар грудей, колышущихся и пружинящих под ним, был просто сном наяву, и вся Кристина была сама сладость, сама податливость. Но, проникая в ее тайные места, раскрывая ее, как цветок, лепесток за лепестком, Тонио почувствовал, что не в силах больше ждать, что не может тянуть этот момент целую вечность, что должен взять ее немедленно.

Однако когда он внезапно вошел в нее, то почувствовал сопротивление. Она резко напряглась, и, успокаивая ее губами, он протянул руку к влажным волосам между ее ног.

Девушка тихо вскрикнула, и тогда он отодвинулся и стал ждать, ждать, касаясь ее самой тайной точки и чувствуя, как она становится все больше и больше и пряный запах проникает в самый его мозг.

Кристина обвивала его руками, словно хотела в нем утонуть, а потом наконец приподняла бедра, и он вошел в нее, а почувствовав, как обволакивающая теснота сомкнулась вокруг него, перестал управлять своим телом. И вдруг, уже на самом-самом краю терпения, ощутил, что наткнулся на барьер невинности, и рванулся сквозь него прямо к вершине наслаждения.

* * *

Она плакала. Плакала, прижавшись к нему. А потом подняла свою маленькую ручку и отвела с лица мокрые пряди. Тонио сидел на кровати, не отрывая от нее рук и не сводя глаз с изгибов хрупкого тела под дождем волос. И почувствовал, приподнимая ее лицо, что умрет, если она сейчас оттолкнет его.

— Я не хотел причинить тебе боль, — прошептал он. — Я ведь не знал...

Но ее маленький ротик раскрылся ему навстречу так же податливо, как и прежде.

Ее обнаженное тело, все эти восхитительные, благоуханные округлости и впадинки, так и льнули к нему, а на простынях темнело пятно ее девственной крови.

И хотя, чтобы успокоить девушку, он ласково заговорил с ней и окружил ее самыми нежными словами и поцелуями, ему казалось, что речи эти звучат где-то далеко-далеко и их произносит кто-то другой. Он просто любил ее, безумно любил ее. Она принадлежала ему. А вид крови на простынях вытеснял из его сознания всякую рациональную мысль. Кристина не принадлежала ни одному мужчине до него! И Тонио сходил с ума от страсти. Он чувствовал, что все течение его жизни сотряслось и скрылось в тумане, как тонкая тропка, вьющаяся на север, скрывается в тумане после землетрясения. Он ощущал ужас, а еще абсолютно слепую потребность сделать так, чтобы любимая получила наслаждение. Точно такую же потребность, но уже по отношению к нему самому Тонио подметил у кардинала в самые первые страстные ночи всего несколько месяцев назад.

Несколько месяцев назад! А казалось, прошло много лет. Все это виделось таким же далеким и фантастическим под луной времени, какой давно уже стала Венеция.

Ему хотелось снова взять ее. Теперь он бы показал возлюбленной такое мастерство и такую нежность, что вся ее боль исчезла бы, как кровь, текущая у нее между ног.

Он бы целовал ту заветную точку и шелковую кожу между бедер, и под мышками, и под тяжелыми белыми грудями. Он бы дал ей не просто то, что мог бы дать любой мужчина, а все секреты своего терпения и умения, все благовоние и вино тех ночей, что были проведены в любви ради любви, когда в его объятиях еще не было этой драгоценной, трепещущей и беззащитной женщины.

— Это тайна, тайна! — прошептал он, и сердце его снова заколотилось.

2