Плачь, Маргарита

— Эта кампания длится уже три недели! Впереди еще три. Мы стоим посредине пути. Но где, где настоящие лозунги? Я спрашиваю вас, где хотя бы одна стоящая фраза? Хотя бы слово! Я желаю услышать его, если здесь еще не разучились думать!

Берлинская склока вырвала шесть драгоценных дней, и хотя кампания уже катилась лавиною, он нутром чувствовал разброд и шатанья. Да еще проклятое горло, вечный внутренний враг, опять подвело. Какая-то журналистская мразь из скверной берлинской газетенки написала о фюрере: «Этот человек не существует, он лишь производит шум».

— Если так пойдет дальше, я и шума производить не смогу, — мрачно шутил Адольф по поводу своего голоса, все более напоминавшего шуршание автомобильных шин.

Итак, хорошего лозунга у кампании не будет — это становилось ясно. Три недели до финиша, а все выглядели будто выжатыми. Даже суточный отдых не восстановил силы. Сегодня приехали Эссер, Шварц и Лей, но что проку! Герман Эссер — великий говорун, но по части новых мыслей обычно помалкивает. Ксавье Шварц, партийный казначей, горазд только убытки подсчитывать. А Роберт Лей, гауляйтер Кельна, хоть и умница, но до общего сбора вечером двадцать третьего вообще не показывался фюреру на глаза, а когда явился, сразу навел того на подозрения. Лей был возбужден и заикался больше обычного — первый признак того, что он опять «перебрал». Ну, соратники! Ну, сукины дети! Вождь, однако, приберег критику на послевыборное время, а пока глазами постоянно цеплялся за Геринга, который, кажется, один оставался в форме и был, как всегда, достаточно продуктивен.

— Я полагаю, — говорил Геринг, — лозунг о волке можно оставить, задвинув его внутрь, поскольку вместо волка теперь придет стая.

— Да, да, Герман, я рассчитываю на пятьдесят мест.

— Я убежден, что мы получим в два раза больше… Тем не менее — никаких парламентских реверансов! Никакой пропаганды легальности! Наши молодые ораторы в последнее время сбавили пафос. Следует разослать директивы начальникам школ.

— Директива не метод, — возразил Гесс. — Наглядный пример может произвести тройной эффект, особенно на молодых.

— Согласен, — кивнул фюрер. — Выпускников ораторских школ нужно сориентировать примером. Пусть присутствуют на ключевых митингах во вторник и среду.

— Кому-то надо остаться в Берлине, — сказал Геббельс, — чтобы держать под контролем Штрассера.

— Что значит «кому-то»? А тебя там мало? — хмыкнул Лей.

— Меня там из двадцати дней не будет четырнадцать! К тому же к моей манере уже привыкли. В интересах дела там нужен иной стиль.

— Что значит «иной стиль»? — не унимался Роберт. — Когда ты вопишь: «Прочь, подонки! Бей их в толстые животы!», это всегда нравится.

Геббельс сердито покраснел.

— В Берлине мог бы остаться Альфред Розенберг. Его академический стиль — достаточный противовес, — сказал Рудольф.

— Ты не знаешь, Отто встречается с братом? — обратился Геббельс к Гессу. — У меня данных нет.

— Думаю, братья общаются.

— Мне этот альянс как кость в горле, — заметил Гитлер. — Но до каких пределов способно простираться лицемерие?! Публично отмежевываться от брата, объявлять себя борцом за чистоту партийных рядов, клясться мне в любви чуть не ежедневно, как будто я без этого не усну, а после мирно обниматься с братцем и обсуждать здоровье тетушки! Не понимаю!

— Иные люди разделяют себя как бы на две сущности и тем самым поддерживают внутренний баланс, — заметил Геринг.

— Вот это я и называю лицемерием!

— Опять Штрассер. Все время Штрассер, — проворчал Пуци. — Страшнее Отто зверя нет! А может, у кого-то другое что в горле застряло.

Гитлер сделал протестующее движение. Любого из присутствующих это остановило бы, но не Пуци.

— Среди нас, конечно, лицемеров нет, но есть чересчур принципиальные, — продолжал тот, прищурившись на Гесса. — Вместо того чтобы открыто заявить о недоверии кому-либо, они начинают проталкивать своих людей.

— Это едва ли в твоей компетенции, Эрнст, — сказал Геринг.

— У нас с тобой по десять лет партийного стажа, Герман, так что едва ли существуют вопросы, которые вне нашей компетенции.

— Если своя гвардия есть у партии, то она должна быть и у фюрера! — прямо заявил Лей.

— А это не лицемерие?

— Почему лицемерие?.. — Лей был сильно раздражен и с трудом сдержался, отчасти из-за присутствия фюрера, отчасти благодаря руке Гесса, которую тот мягко положил на его руку. — Вообще, речь теперь не о том!

— Нет, о том, Роберт! — не унимался Ганфштенгль. — Если уж тут заговорили о двух сущностях… Официальным заместителем фюрера по партии является Грегор Штрассер, но фактическим — Рудольф. Официально нас охраняют штурмовики Рема, но фактически… я все более ощущаю присутствие некоей мистической силы… — Он снова уставился на Гесса. — Может быть, ты объяснишь мне, кто дал Гиммлеру столько полномочий?

— Я! — отрезал фюрер. — Я целиком доверяю присутствующим и потому скажу прямо — мое доверие к штурмовикам уменьшается обратно пропорционально полномочиям Гиммлера.