Плачь, Маргарита

— Мне очень стыдно было, когда я читал записку твоей сестры, Руди. Она упрекнула нас в бессердечии и была права. Больше никто и никогда не уговорит меня поставить что бы то ни было выше жизни и здоровья одного из вас!

Гитлер по-прежнему говорил, обращаясь к Гессу, но, конечно, видел, как по мере развития его мысли растет удивление Альбрехта и восхищение Гейнца.

— Таким образом, — подытожил он, — действуем так: мы с Гиммлером выпьем кофе и немедленно выезжаем. Извинись за нас перед родителями. Я буду требовать привлечения наших юристов! Когда все встанут, проведи политсовет, объясни ситуацию. Что же касается твоей сестры, ее безопасность я гарантирую.

Гитлер, довольно рассеянный в быту, в иных ситуациях действовал быстро и собранно. На сборы и завтрак ему и Гиммлеру потребовалось всею полчаса. Когда машины уже выезжали за ворота, Гесс еще долго ходил по дорожкам возле дома, стараясь как-то примириться с собой. Он не мог понять, как же так вышло, что его сестра бог знает где, а он сам все еще торчит в имении родителей и ничего не предпринял. Хотя ситуация развивалась логичным образом, но вне его воли, и это казалось противоестественным.

Наблюдавший за ним с веранды Альбрехт тоже спустился в сад. Он чувствовал, как близок Рудольф к тому, чтобы прыгнуть в машину и понестись в сторону Рейна.

— Может быть, на сегодня хватит импульсов? — заметил он, прохаживаясь следом за Гессом. — Вообще, вы все удивительно импульсивны.

— Ты ничего не понял, — огрызнулся Рудольф.

— Нет, я понял. Господин Гитлер искал повода ринуться в битву. И нашел.

— А я понял, Альбрехт, что как бы ни повел себя Адольф, что бы он ни сказал и ни сделал, ты все равно не поверишь в его искренность. Впрочем, я понял это раньше, можешь мне больше не напоминать.

— Ну, наверное, трудно быть искренним, если ты всегда и все решаешь один, — пожал плечами Хаусхофер.

— Да! Фюрер всегда и все решает один! А мы подчиняемся. А ты никак не можешь этого переварить! Но запомни — именно потому, что воля его абсолютна, мы и придем к власти, чтобы перевернуть мир!

— Речь шла о Грете… — напомнил Альбрехт.

— Кто из нас может поехать, чтобы не оскорбить Роберта? Кто из нас не выглядел бы шпионом в ее глазах? Зачем мы повторяемся? Зачем вообще…

— Руди, успокойся. На кого ты сердит?

— На себя!

— По-моему, не только.

— Да. На нее тоже!

— Позволь мне выступить адвокатом. Я потому и шляюсь за тобой по пятам и пристаю с глупыми вопросами, что чувствую потребность кое-что сказать тебе перед твоим разговором с родителями.

— Я знаю, что ты скажешь, — набор банальностей… Молода, влюблена, импульсивна… Я не осуждаю… Я просто злюсь.

— Я не о ней хотел сказать.

— О Роберте? Да, он не подарок. Но у него сильная воля. К тому же, я думаю, он тебе и самому нравится.

Альбрехт улыбнулся.

— Да, он мне симпатичен. Не только я, но и все остальные, а женщины — в особенности, легко поняли бы твою сестру. Но я даже не о Роберте. Я о вас.

— В каком смысле?

— Мне кажется, поступок Греты был бы невозможен, если бы вы все, и он в первую очередь, не были бы тем, что вы есть.

— Очень вразумительно!

— Я хочу сказать, что Грета не убежала бы в ночь, если бы не почувствовала, что это ее единственный шанс. Она поняла, что как бы сильно ему ни нравилась, он слишком связан, слишком рискует… А для мужчины его склада, при всем его любвеобилии, дело — прежде всего. Это дело — служение партии. А партия — это вождь. А ты самый близкий друг вождя…

— А дважды два — четыре! Думаешь, я не понял?

— Тогда ее бегство достойно полного оправдания. На что же ты сердит?

— Да на все! — Рудольф слепил снежок и запустил им в темный ствол. — Стоит только женщине появиться где-нибудь, тут же начинается чехарда…

Чехарда уже началась — пока в мыслях Лея.

Маргарита догнала его машину довольно скоро, километров через восемь, поскольку та часто останавливалась в связи с состоянием Роберта. Увидав темнеющий на обочине «мерседес» и возвращающегося к нему с обочины Лея, она догадалась, что происходит, но дать задний ход было уже нельзя. Ее машину заметили, и шофер отправился поглядеть, кто это остановился в десяти метрах от них на безлюдной ночной дороге.

Нельзя сказать, что при виде смущенной Греты Лей очень удивился или растерялся. За свои сорок лет он получал от женщин и не такие сюрпризы. И все-таки сюрприз был — он сидел в машине Маргариты и звался Ангелика Раубаль, племянница фюрера. К счастью, сюрприз этот открылся не сразу, поскольку Гели пыталась спрятаться.

Ангелика прыгнула в машину Греты, когда та уже включила мотор.

— Видишь этот браунинг? Он принадлежал Роберту, а теперь он мой. Я умею стрелять и буду рядом с тобой до того момента, когда вы встретитесь. А если ты станешь возражать, то я перебужу весь дом.

Маргарита ничего не ответила; сначала только сделала выразительный жест пальцем у виска, а потом обняла ее и поцеловала.