Плач перепелки. Оправдание крови

— Вспомнил чего! — поморщился полицейский. — Ты прочитал бы, что пишут в самом наиновейшем завете. Вот посмотри, почитай. — Он вылез из-за стола, подошел к стене, где на гвозде висела какая-то домашняя одежина, вынул из кармана сложенную вдоль газету. — Теперя надо жить по этому писанию. На, читай.

— Так ведь… кто старое забудет, тому глаз вон, — беря из рук полицейского газету, буркнул Филипп.

— Э-э, нет! — садясь лицом к гостям с краю стола, упрямо закрутил головой полицейский. — Это ты переиначил. Кто старое помянет, тому глаз вон, вот как правильно.

Гость развернул газету, и всем сразу бросился в глаза заголовок: «Менская газэта».

— Это теперь такая выходит? — глянул на хозяина кум.

— Сам же видишь по названию.

— Получаешь?

— Нет, бургомистру кто-то привез целую пачку из Минска, он и мне одну почитать дал. Нам газеты еще не присылают. А говорят, снова и подписка будет, если кто пожелает на дом получать, и так. На службу будут по почте газеты приходить. Словом, все как полагается скоро наладят. Только вот, подсчитал я, дорого обходится. Видишь, написано: цена десять фенинков[42] по-немецки, или один рубль по-нашему. Откуда тех рублей теперь набраться, если и правда придется платить по рублю за газету. Это же накопить их надо до этого. И без газет вроде нельзя… Внизу слева читай.

Но кум Филипп еще спросил:

— Ну, а немцы как платить за службу собираются? Вениками или советскими?

— И советскими, и своими, — будто не услышав «веников», серьезно ответил хозяин. — Сдается, половину жалованья теми, а половину этими. Правда, один к десяти: одна марка — десять рублей. Я даже удивился. Повсюду поснимали портреты Ленина. Ну, думаю, а что будут делать с красненькой тридцатирублевкой? Там ведь тоже Ленина портрет. Нет, не тронули. Вот что значит гроши, капитал. Стоимость. Выше политики!

— Гм, — скорей от удовольствия, — чем от удивления покачал головой Филипп.

— Ну, читай, — подогнал его полицейский.

Наконец гость, как и подсказывал ему хозяин, перевел взгляд с названия в нижний левый угол газеты. Там под общим заголовком «В последнюю минуту» была помещена информация «Тимошенко отстранен, Буденный на Лубянке».

Ясно, мало кто теперь смог бы удержаться, чтобы не прочитать это сообщение «Менской газэты» до конца. Филипп тоже старательно, только что не сопя от внутреннего напряжения, прямо-таки глотал каждое слово. Не успел он поднять голову от газеты, как старший полицейский вызывающе, будто мстя за давешнее, сказал:

— Ну вот, а ты еще сомневаешься. Сталину вправду уже кранты. С кем ему теперь воевать? У него полководцев своих уже, считай, нету. Доведется американцев или англичан нанимать, раз своими дюже легко распорядился. Но не думаю, чтобы наши солдаты да под началом американцев стали воевать.

— Ну, а что Москву взяли, не пишут? — оставляя этот разговор без ответа, спросил словно себя самого Филипп и пробежал глазами другие заголовки. — Сдается, не пишут, — словно бы в удивлении, пожал плечами он. — А ты говорил, что взяли уж!..

— Газета-то не сегодняшняя!

— Думаю, что и в сегодняшней немцы не написали еще про это.

— Не написали, так напишут. На этот счет будь спокойный.

— Да я и так не очень волнуюсь. Ты дал бы газету эту домой мне. Дома я лучше прочитал бы.

— Ничего, читай тут.

— Пора уж идти, кум. Бабам наказал бульбу варить. Небось готова, надо вести и этих вот тоже, не иначе как голодные.

— Ничего, потерпят и без бульбы. Ну, а коли охота уж великая до нее, пускай себе идут. Их никто не держит, а мы с тобой дальше поговорим по ихнему делу.

— Как же они без меня, кум?

— Ага, дороги к дому не найдем! — подала голос Палата Хохлова.

— Будут соваться в потемках и дом не найдут, — поддержал заступник веремейковских баб.

— Ну, как знаешь., милок, — недовольно заерзал полицейский. — Но уговора своего я не отменяю. Я бабу завтра целехонькую возвращаю, а ты заявление вручаешь, комендант ради этого послушается меня. С завтрашнего дня и начнешь служить в полиции.

— А что про меня люди скажут? — встав со скамеечки, подал гость хозяину газету.

— То, что и про меня.

— Ну, допустим, разница есть, — возразил Филипп. — Даже та, что меня в армию не взяли.

— Нашел чем хвалиться!

— Хвалиться тут и вправду нечем, — спокойно рассудил гость, — однако задуматься есть о чем. В армию по здоровью не взяли, а тут в полицию сам записался. Или, может, я этим временем поздоровел? Представляешь, что про меня в Яшнице завтра скажут, если я повязку эту нацеплю?

«Ну, как знаешь!.. — обиженно пожал плечами старший полицейский, но в его обиженности было больше притворства, чем искренней досады.

Видя, что это посещение может не иметь положительных результатов, Палага Хохлова вдруг сжалась и, набравшись смелости, взяла дальнейшие переговоры на себя.

— Нет, ты уж, добрый человек, пожалей нас, — шагнула она к столу, где сидел насупившийся хозяин, и положила золотой, один из трех, что взяла у Гэли Шараховской.

Полицейский сразу смекнул, что это за металл заблестел на столе. Он тут же взял золотой, поднес к глазам.

— Ого, еще николаевская! — и подбросил на ладони золотую пятерку.