Плач перепелки

Кладовщицей в колхозе была Ганна Карпилова, соломенная вдова. В молодости — ей не было еще и двадцати пяти — она прижила двоих детей, так называемых ветровичков-безбатько-вичей. Ходили к ней и здешние, веремейковские, мужики, и приезжие, в особенности разные уполномоченные, которые просиживали в колхозе целыми неделями и которых приводили к ней запросто, по-деревенски, как в гостиницу на ночлег. Случалось, что объявлялись и женихи, сватались раза три. Но долго не задерживались в ее хате. Одного примака, лесосплавщика, она прогнала сама — избила подойником за то, что где-то видели его со старшей Хрупчиковой дочкой, остальные сбежали сами. То ли харчи не нравились, то ли выдержки не хватало. Кладовщицей Ганну поставил уже Чубарь. Сперва в Веремейках смеялись над этим, но потом перестали: слабая на передок, Ганна оказалась крепкой на голову. За каких-нибудь полгода она освоила всю бумажную премудрость и стала неплохой кладовщицей. Когда Зазыба привел к ней во двор красноармейцев, она спала: по ней хоть перун, лишь бы мимо. Будили долго, наконец достучались. Ганна подошла к окну, узнала Зазыбу. Но на порог вышла босиком, в одной рубашке.

— Ну, чего тебе? — спросила она недовольно.

— Бензин вот товарищам командирам нужен.

Ганна повела плечом и сказала с игривым сожалением:

— А я думала, женихов привел!

—Тебе лишь бы… — хотел упрекнуть Зазыба. Но Ганна громко засмеялась.

— Так нема бензину, — сказала она уже серьезно. — Если б раньше, можно было. А теперь нет. Газы, правда, еще есть немного. В кладовой стоит.

— Что это… газа? — спросил лейтенант у Зазыбы.

— Керосин по-вашему, — объяснил тот.

— А бензина?

— Так ни капельки бензину, — снова громко сказала Ганна. — Весь слили, когда машину сдавали в армию.

Военные начали о чем-то переговариваться меж собой, Зазыба улучил момент и цыкнул на Ганну, как на невестку:

— Постыдилась бы, голая вышла!..

Ганна нарочито повела плечами, как бы поежилась.

— Накинула б на себя что, — снова буркнул Зазыба. Тогда Ганна с великой неохотой направилась в хату. Лейтенант повернулся к Зазыбе.

— Понимаете, мотор у нас заглох, — сказал он. — Горючего не хватило. Думали, у вас раздобудем, а теперь и не знаем, как быть.

— Так ежели б остался, то разве пожалели б, — словно оправдываясь, развел руками Зазыба. — Кому-кому, а своим не пожалели б.

— А лошади у вас есть? — спросил красноармеец.

— Есть, — вместо Зазыбы ответила Ганна, к этому времени уже вернувшаяся из хаты одетой. — Правда, хромые. Красноармейские. Нам их оставили вместо колхозных. А вчера еще трех забрали. Но запрячь можно. Если в ночное не угнали.

— Тогда вот что, — сказал Зазыбе лейтенант, — вы нам покажете, где ваши лошади, а она, — он кивнул на Ганну, — пусть принесет керосин.

— Так за ним же далеко идти! — встревожилась Ганна.

— Что значит — далеко? — посмотрел на нее лейтенант.

— В самый конец деревни! — сказала Ганна.

— А ты не иди улицей, — рассердился Зазыба. — Пойдешь огородами, ближе будет.

— Буду я ходить ночью огородами!

— Пугливая!

— А вот и пугливая. Бери ключи да ступай сам в кладовую!

— Ты, Ганна, не дури, — строго сказал Зазыба. — Я там не знаю, где что искать.

— Найдешь, если захочешь!

Разговор их перебил лейтенант.

—Тогда пусть он идет с ней, — предложил Зазыбе лейтенант показывая на красноармейца.

— С провожатым пойду! — засмеялась Ганна и перестала упираться. Она вернулась в хату, что-то сказала своему старшему сынишке, потом легко сбежала вниз по ступенькам невысокого, сложенного из круглых бревен крыльца. — Пошли! — позвала она красноармейца.

На улице лейтенант сказал Зазыбе:

— Надо хоть за деревню вывести машину, а то стали под окнами.

Лошади были в конюшне, и Ганна напрасно говорила, что их могли угнать в ночное, не до того теперь было. Они стояли в самом проходе между стойлами, и только одноглазая кобыла, которая никому не была нужна, подошла к боковым воротам. Почуяв людей, она тихо заржала.

Зазыбе не раз приходилось бывать на колхозной конюшне, и потому в темноте он свободно, ничего не задев, прошел по всему проходу.

— Что у вас там, полуторка или ЗИС? — спросил он лейтенанта.

— Т-26.

— Что? — не понял Зазыба.

— Танкетка.

— А-а-а, вон что! Тогда подождите. — Зазыба сходил в пристроенную к конюшне трехстенку, вынес оттуда хомуты с длинными сыромятными постромками и начал надевать их на лошадей.

В это же время в самом конце деревни разговаривали между собой еще два человека — местный крестьянин Парфен Вершков и танкист, оставшийся возле заглохшей танкетки, которая остановилась как раз против Парфеновой хаты, проехав по улице метров четыреста. То, что кончилось вдруг горючее, не явилось неожиданностью для самих танкистов. Они были уверены, что когда-то это должно случиться, так как выезжали в дорогу — от Воробьевой Буды, близ Гордеевки, и до Беседи — уже почти без горючего. Командованию танковой бригады срочно понадобилось провести глубокую разведку до самой реки, и комбат Вострецов, направляя танкистов, предупреждал: