Плач по красной суке

…Первый раз я очнулась глубоким вечером. К моему изумлению, все они, прилично одетые, сидели за нормально сервированным столом, произносили торжественные тосты и чокались рюмками. Мой миленок уже сидел в обнимку с Клавкой-Танк. Она нежно прижимала его к своей груди. Кажется, он плакал. Меня церемонно пригласили принять участие в застолье, дали чистую тарелку и рюмку. Нелли сидела надутая, обиженная и вела светскую беседу с плюгавым, лысым мужичишкой… Потом, сама не знаю как, я вдруг очутилась на коленях у здоровенного бугая, который говорил по-украински. «Да бут ты прош-ше», — приказал он мне, когда я попыталась от него вырваться. Кто-то пел. Кто-то плясал. Брошкина читала стихи (не свои): «Прости, что я жила скорбя и солнцу радовалась мало. Прости, прости, что за тебя я слишком многих принимала».

Потом я снова отключилась и проснулась глубокой ночью в чужой постели, совершенно голая, но одна и вроде бы не изнасилованная. Нашла одежду, затем с большим трудом нашла туалет, но на обратном пути заблудилась, попала в такую же разобранную комнату, где на меня набросился мужик, похожий на Дирижабля, но его «невеста», как она себя величала, отбила меня у этого мужика и вежливо проводила в наши апартаменты. В одном из отсеков я обнаружила моего хахаля в постели с Брошкиной и пожалела его. На моем месте уже спала Нелли с железнодорожником. Я прикорнула возле батареи парового отопления на каком-то тряпье…

На следующий день началось все по новой. Когда я очнулась, они все были уже пьяны. В меня с ходу влили полстакана спирта, и я снова отключилась, отметив на прощание, что не вполне совпадаю с ними по фазам. Мой миленок храпел, поместив голову в блюдо со студнем. Из уха у него торчал сельдерей.

Сколько прошло дней — не помню. В короткие проблески сознания я находила моего милого все в новых объятиях. Помню, что однажды ночью они с Брошкиной, полуголые, сидя на полу, играли в домино. При моем появлении они молча обнялись и побрели куда-то по тусклому серому коридору, а я, стоя на пороге, окликнула их:

— Куда же вы, куда?

— Детей делать, — не оглядываясь, эхом отозвалась Брошкина.

Было очень холодно, и я дрожала, стоя босиком на пороге, а они уходили от меня в тусклое ущелье, где играла метель и завывали волки. «Волков только нам не хватало», — вяло подумала я и вернулась в свободную постель.

В самом конце я опять обнаружила их всех вместе за прибранным столом. Они сидели чинные и суровые. Меня вежливо пригласили присесть и строго пожурили за черное пьянство. Потом все молчали — явно чего-то дожидались. Моего хахаля среди них не было, и я поняла, что он командирован за горючим.

Ждали молча, строгие, отрешенные, непримиримые к чужим порокам. Пока я приводила себя в порядок, все смотрели телевизор. По их скупым репликам я поняла, что все они в ссоре и причиной раздора является мой хахаль.

Боже, как искренне они презирали друг друга, и меня в том числе! Какими чистыми, целомудренными и возвышенными они себе казались — и это после такой грязной пьяни! Я отказывалась верить своим глазам. Я мало что помнила из этих дней, и мне в похмельной панике стало казаться, что причина их недовольства во мне, что я в бессознательном состоянии выкинула что-либо непотребное и чудовищное. Я робко заглядывала в их неприступные лица, а они обдавали меня презрением. Мне казалось — я схожу с ума…

Но тут в комнату ворвался мой резвый негодяй, груженный очередной партией бормотухи. Брошкина радостно рванулась ему навстречу. И пока она разгружала сетки и ставила на стол горючее, все хмуро продолжали разглядывать экран телевизора. Из этой пантомимы я догадалась, что поле боя осталось за Брошкиной…

Весело щебеча, Брошкина уже разливала напиток по стаканам, когда из-за портьеры в комнату просочилось всклокоченное маленькое существо. Оно возникло и остановилось на пороге, широко улыбаясь щербатым ртом и хлопая круглыми совиными глазищами.

— Моя невеста. — Наш герой раскланялся и беспечным тоном представил обществу пришедшего. Лицо его озарилось той шальной, неотразимой улыбочкой, которая так действует на баб, и на меня в том числе. — Прошу любить и жаловать!

Эффект был полный. Все, кто был в комнате, застыли открыв рты. Брошкина пролила вино мимо стакана. Первой опомнилась Клавка.

— Совенок! — громовым басом обратилась она к пришедшему. — Где это он тебя надыбал?

— У ларька, — чистосердечно признался Совенок.

— Я всегда любил маленьких женщин, — пояснил ситуацию наш герой и заботливо стал устраивать свою «невесту» за столом.

— Ты уверен, что это женщина? — усомнилась я.

— А мне уже все равно, — лихо отпарировал он.

Клавка взорвалась громовым хохотом. Брошкина убежала рыдать за шкаф.

— Ух-ух-ух! Уморил! — ухала Клавка под слезный речитатив из-за шкафа.