Плач по красной суке

Боже, что тут поднялось! Они всей сворой набросились на меня, они готовы были меня растерзать, линчевать, скушать живьем. Они кричали, что я позавидовала чужому счастью, что я сама с ним путалась и поэтому шиплю из-под забора. Они с пеной у рта доказывали, что у Тристана чистая душа и добрые намерения. Они загнали меня в угол, прижали к стене, доказали, что я циничная стерва, оскверняю большое чувство. Они настолько искренне почитали эту любовь Тристана, что я невольно усомнилась в собственной правоте. В какой-то миг в моем сознании все перевернулось. И впрямь, имею ли я право разрушать чужое счастье? Любовь зла — полюбишь и козла. Чужая душа — потемки. Была бы душа, а остальное приложится. Признаться, я и сама верила в облагораживающую силу чувств, верила, что любовь сдвигает горы и разрушает все препятствия. Все мы воспитаны на подобных штампах.

Я уже хотела тихо смыться. Но тут всполошилась наша Брошкина. Порой, когда она занята своими переживаниями, до нее не достучишься — будто заколоченный терем. Но порой стоит бросить искру — она вдруг вся вспыхнет и зайдется такой дикой яростью, что просто страшно делается.

Так было и тогда. Наша поэтесса долго не замечала Тристана с его «Изольдой». Не замечала до тех пор, пока я популярно не разъяснила ей ситуацию. Она с интересом выслушала мои доводы и вдруг взорвалась, как вулкан. И понеслось…

— Нет, я не согласна! — громогласно заявила она. — Только при церкви идиот мог стать блаженным и святым, потому что только при церкви он мог обрести душу. У нас он может стать только преступником. Если тебе не противно любить идиота и спать с ним, — обратилась она к невесте, — если тебе это нравится, то на здоровье, но вот иметь детей от него ты просто не имеешь права.

Они бросили меня и всей кодлой накинулись на Брошкину.

— Но почему, почему ты считаешь его идиотом? Какое ты имеешь право считать его идиотом? Да где ты видела лучше?

Они редко выдавали свои домашние тайны, но тут их будто прорвало.

— Я три раза была замужем, — трубила Клавка, — так наш Тристан по сравнению с моими благоверными сущий ангел! Первый был шизофреником, к тому же педерастом; второй сбежал прямо в день свадьбы, а третий ел только конину и вообще имел семь жен по всем концам страны.

— А мой алкаш ссытся каждую ночь.

— А мой мудак бьет детей, ворует и все пропивает.

— А мой спит со всеми подряд и то и дело заражает всех триппером.

— А мой ворюга и вообще из тюряги не вылезает.

— А мой в прошлом месяце всю мебель топором изрубил и за окно выкинул.

А мой… А мой… А мой…

«А мой, — подумала я. — Мой-то где? Моего и вовсе сачком не поймаешь, порхает где-то на просторах Вселенной. Ни привязанностей, ни обязанностей, ни алиментов. Может быть, уже в Америку умотал. Да и вообще, кто он такой и чем отличается от всех прочих тристанов?»

— А мой давеча явился домой голый, прикрываясь крышкой от помойного бака…

— А за моим однажды гнался слон, так он спрятался на антресоль…

— А мой чертей гоняет…

«Господи, — подумала я, — приходится ли после всего этого считать Тристана идиотом? Где я видела эти нормы и откуда их взяла?»

Стоп! Вот ради этого момента скромного прозрения я и рассказывала все эти дурацкие истории.

Если до этого момента мне казалось, что любовь Тристана — это розыгрыш и черный юмор, то теперь, прозрев, я убедилась, что вся эта фантасмагория, этот дикий спектакль разыгран всерьез и комедией тут даже не пахнет. Эта жестокая бытовая драма не абсурд, а наша единственная реальность, которую мы себе построили и заслужили. А Тристан в глазах зрителей вовсе не комический персонаж, не Ванька-дурак, а почти трагический главный герой. Не идиот, а наоборот, знамение времени, по которому, чтобы выжить, мы должны выверить все наши нормы, мысли, чувства и поступки.

С этого момента прозрения я во всех мужиках вижу в первую очередь Тристана. Разумеется, не все они столь косноязычны, не все воюют с собаками, спят в уборной и грызут стаканы. Встречаются порой вполне образованные люди, на первый взгляд опрятные и почти нормальные. Но не доверяйте этому первому впечатлению — все это ложь, иллюзии. Стоит приблизиться, вглядеться, копнуть поглубже — и такие змеи, черти, тараканы полезут на свет, такая мерзость, низость, грязь и подлость, что Тристан вам покажется почти святым. «Блаженны нищие духом», они хотя бы не лгут, не клевещут, не пишут доносы, не лезут в душу и не срут там. Аминь!

Мы стояли на улице в очереди за треской.

Продавец был пьян, и очередь почти не двигалась. Но нам уже было из нее не выбраться. Мы уже обмозговали про себя, что приготовим из трески. И вообще, у каждой очереди есть своя гипнотическая сила: стоит в нее встрять, и тут же иссякает воля — стоишь себе и стоишь, будто так и надо.

— Глаза бы мои эту треску не видели! Терпеть ее не могу! Мне вообще рыба противопоказана, у меня от нее аллергия. Но ребенок… ребенку нужен фосфор, — ворчала писательница.