Плач по красной суке

Строительством Георгий особенно не интересовался. Зато в речке, которая там протекала через все эти обкомовские участки, он обнаружил мотыля. Рыбками он давно увлекался, еще в Германии его от этих рыбок оторвать было нельзя. Все телевизор смотрят, а он рыбок в аквариуме разглядывает. Он себе оттуда контрабандой всякие редкие породы вывез, а как известно, свежий мотыль для этих рыбок — лучшая закусь. Словом, перевез он весь свой зверинец на недостроенную дачу и зажил там припеваючи.

Мотыля там было так много, что просто досада брала — пропадает зазря такой товар. И стал Георгий-Егор понемногу этот мотыль собирать и в зоомагазины сдавать. Потом лишними рыбками начал приторговывать. И так увлекся, будто всю жизнь только этим и занимался. Но тут жена про все пронюхала. Ей соседи донесли, что он целыми днями в канаве копается и даже на чужие участки наведывается. Потом она и про торговлю узнала. Скандал был грандиозный. Сама-то она давно его списала с баланса как сумасшедшего. Но другое дело — соседи. Что подумают? Толки, сплетни, сочувствие… Словом, такой муж ей был вовсе не ко двору. Вот и развелись. В виде откупного эту недостроенную дачу она на Егора оформила. А ему только того и надо было: рыбки при нем — чего еще желать от жизни! Так и живет с тех пор бобылем. Одна беда, что эту речку теперь стали какой-то пакостью травить, чтобы комаров не было. А мотыль ведь — это личинка комара.

Но тут начиналась вторая серия или второй вариант Варькиных рассказов о своем Горе-Егоре. Первую серию она выбалтывала всем, кому не лень было слушать. Вторая же предназначалась особо доверенным лицам. Мне посчастливилось попасть в число посвященных, и вторая серия показалась даже интереснее первой.

Варьке ее суженый достался в довольно плачевном состоянии, то есть он плакал в буквальном смысле слова. Стоило ему выпить рюмку водки (а выпить он любил), как тут же начинал плакать. Это было душераздирающее зрелище: сидит взрослый мужик и льет слезы — беспомощно, как ребенок. Варька уже все способы утешения перепробовала: и про себя рассказала, и травами поила, и в деревню к знахарке возила, но ничего не помогало.

— Ну что с тобой случилось? — приставала к нему Варька. — Ты душу мне открой, тебе же легче станет.

— Маму жалко, — отвечал он.

Мама его умерла, когда он еще в Германии сидел.

— А после мамы, потом, что с тобой еще случилось?

— Не могу, — отвечал он. — Все равно не поверишь. Никто не поверит. Если бы жива была мама!..

Последнюю фразу он произносил чаще всего. Он боготворил свою мать, наделял ее всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями, а то и вовсе забывал, что она давно перебралась в мир иной. Мама навсегда осталась единственно близким ему человеком. Он рассказывал, как хорошо они жили в маленьком домике за школой в глубине большого яблоневого сада, как любили маму все животные и растения. Ни у кого, кроме мамы, не росли в огороде такие цветы, овощи и фрукты, ни у кого не получалось таких вкусных пирогов, галушек и ватрушек.

Его мертвые холодные глаза наполнялись слезами, и Варьке делалось страшно. Она боялась сумасшедших, потому что и сама слишком близко подходила к опасной черте и не раз заглядывала в темную бездну безумия. Все романтические бредни юности в ней давно перегорели, и она вовсе не собиралась посвятить свою жизнь заведомо гиблому объекту.

Варька уже отчаялась что-либо понять и почти охладела к Егору, когда он однажды выдал ей свою основную и главную тайну.

Отцом Егора был немецкий офицер, инженер-строитель, которого после тридцать девятого года мама не видела ни разу.

Мама скупо и сухо выдала сыну эту ужасную информацию перед его отъездом в Германию. Она не оправдывалась и ни о чем не сожалела. Она считала себя обязанной сообщить Егору этот факт и решила сделать это, когда сын станет на ноги.

Хорошенький он тогда получил подарок. Он привык ненавидеть фашистов, и вдруг такое… Утешая его, мать клялась, что никто в мире этого не знает, и если Егор не проболтается, то не узнает никогда.

— Тогда я стану шпионом, — заявил сын. — Одна тайна у меня уже есть; одной больше, одной меньше — не все ли равно.

— Так мог ответить только твой отец, — горько усмехнулась она. — В детстве ты мечтал стать военным — это тоже от него. Идеализм тоже оттуда. Я не хотела, чтобы ты всю жизнь путался в причинно-следственных связях. Вон, даже губы ты кусаешь, как отец.

— Я больше не буду, — отвечал сын и с тех пор больше губы не кусал.

— Тебе не надо стыдиться своего отца, он был блестящим человеком и… — Мать замялась и покраснела, как сконфуженная девчонка. — Он любил меня, но я ему отказала. Между нами стояла мировая катастрофа, и устраивать себе гнездышко на пепелище не позволяла совесть.

— Зато совесть у меня от тебя, — сказал сын.

Больше они к этой теме не возвращались.