Плач по царю Ироду

У них, сказали люди из колонны, была надежда только на него, потому что больше им было не на кого надеяться. Но он не спас их. Он не научился спасать. Он научился бежать, лишь когда надо кого-то преследовать.

Рассыпался, развеялся недоулок по степи — тут тебе и свобода, тут тебе и независимость. Никто ни от кого не зависит, ничто ни от чего не зависит, благодать!

И долго еще мотался по городу автомобиль марки «мерседес» в поисках своего народного депутата, который жил в недоулке, а недоулка-то не было. Как сквозь землю провалился народный депутат.

Спросили у народа — народ ничего не знает. Народ никогда ничего не знает. Он только потом, когда ему скажут, все узнает.

Мысли брючного мастера

Об ошибках истории. Генерал Галифе подавил французскую революцию и на радостях придумал брюки, в которых щеголяла русская революция. Брюки галифе пришлись русской революции впору, и она стала не только сама себе революция, но и сама себе генерал Галифе.

А брючный мастер Кац никого не подавлял, поэтому нет брюк имени Каца. Хотя они совсем неплохо бы звучали: брюки кац. Немножко похоже на брюки клеш, но, конечно, другого фасона.

О наступательном оптимизме. Можно вспомнить Навуходоносора. Когда пророк Иеремия раскрыл на него евреям глаза, они говорили: «Подумаешь — Навуходоносор! В гробу мы видели этого Навуходоносора!» (Пророческие слова!). Наступательный оптимизм — это хорошо, но плохо, когда наступает один оптимизм, а все остальное находится в отступлении.

О смехе до слез. Аркадий Исаакович Райкин рассказывал Кацу, как в Варшаве за ужином англичанин развлекал компанию анекдотами. Француз переводил бельгийцу, бельгиец поляку, а поляк — Райкину, добавляя при этом: «Дурацкий анекдот, но вы смейтесь, пожалуйста!».

Воодушевленный успехом, англичанин рассказывал один анекдот за другим. Скука была смертная, но все, конечно, смеялись. Потом англичанин стал рассказывать о себе. Оказывается, он хоть и англичанин, но вообще-то еврей. Француз, переведя это сообщение бельгийцу, присовокупил, что и он, француз, тоже еврей. Бельгиец в том же признался поляку, а поляк — Райкину.

И хотя переводчики больше были не нужны, никто не мог произнести ни слова. Все до слез смеялись. Смешной получился анекдот.

О смехе от слез. Леонид Осипович Утесов рассказывал Кацу о маме композитора Блантера, которая всегда плакала, когда ее ни встретишь. Однажды она плакала особенно горько, а Леонид Осипович ее утешал, и наконец она прорыдала: «Ой, вы не поверите… Мотя написал такую песню, что невозможно слушать без слез!»

О родном языке. К папе Каца приходит старенький еврейский писатель. У еврейских писателей почти не осталось читателей, поэтому каждый читатель на счету.

За стеной взрыв смеха двух старичков — ох и смешное там, наверно, написано! Прочитать бы, но мы не умеем. Этот язык прошел мимо нас. Шел к нам, но нам не достался.

О законности. Сарра Михайловна Левина, бывшая актриса еврейского театра, незаконно репрессированная вдова незаконно расстрелянного писателя, прослеживает все этапы советской законности: «Дуракам закон не писан, а если писан, то не читан, а если читан, то не понят, а если понят, то не так».

О национальном равенстве. Пятый пункт есть у всех. Но у некоторых он особенно пятый.

О национальной гордости великороссов. После того, как приятель Каца Анатолий Менделевич познакомился с замдиректора московского театра кукол Анатолием Дарвиновичем, он добавил в свое отчество еще одно «е», что дало ему возможность приобщиться к национальной гордости великороссов.

Об общем между людьми. Что-то общее есть даже у евреев с нацистами: для тех и других еврейский вопрос — это вопрос жизни и смерти.

О женском вопросе. Григорий Семенович Канович рассказал. Кацу о своем дяде, который до того увлекся политикой, что совершенно перестал бывать дома. Тогда его жена обернула простыней бревно и приказала детям над ним плакать — якобы это умер их отец. Заходили соседи и, узнав, что умер Лейзер, тоже садились его оплакивать.

Поздно вечером явился покойник. «В чем дело, Ханна, кто-нибудь умер?» — «Нет, вы посмотрите на него! — закричала жена. — Сам же умер, и сам еще спрашивает!»

Не желая спорить с женой, дядя Лейзер сел в ногах у бревна и тоже стал плакать.

О корнях. Евреи так глубоко пустили корни в России, что теперь они выходят в Америке.

Назад к цивилизации!

Мы летим впереди самолета. Под нами пропасть, над нами пропасть, а сзади нас догоняет самолет, так что приходится держать скорость.

Осуществились слова бортпроводницы из «Нарочно не придумаешь»: «Граждане пассажиры, туалет находится впереди самолета!» — а также слова бортпроводников, звавших нас к лучшей жизни. Они считали, что лучшая жизнь впереди самолета. И вот мы летим.