Плач третьей птицы

Князь Петр Иванович Борятинский повоевал со шведами, томился в плену у литовцев, с почетом служил при дворе Иоанна Грозного, а при Борисе Годунове, отнюдь не в молодые годы, удалился в монастырь, работал на пекарне, рубил дрова, таскал воду, возделывал огороды; ко всему еще и носил вериги – и стал преподобным Поликарпом Брянским.

Святитель Митрофан Воронежский до сорока лет жил в миру, похоронил жену, а о сыне никогда не прекратил заботу, как и преподобный Алексий Зосимовский, приступивший к монашеству в возрасте пятидесяти лет. В ту же пустынь тоже немолодым пришел и жил простым монахом о. Симон (Кожухов), аристократ по рождению, незаурядный музыкант, игравший на фортепиано в четыре руки с самим Чайковским! Сорока семи лет поселился в Оптинском скиту Павел Иванович Плиханков, и хватило ему дней возрасти до старца Варсонофия, прославленного во святых.

Маргарита Михайловна Тучкова (игумения Мария) приняла постриг в шестьдесят лет; представление о глубочайшем внутреннем мире этой искренней, умной, горячо верующей женщины дает ее переписка с митрополитом Филаретом; святитель смирял ее иногда весьма болезненно, конечно доверяя её мере и готовности принять урок: «Господь в свое время препоясывает и ведет Своих избранных так, как бы они не желали, но туда, куда желают дойти…»[72].

В конце пятого десятка стала монахиней в Пюхтицах Надежда Александровна Соболева; предшествующая ее биография, богатая событиями и встречами в России и на Западе, могла бы стать сюжетом захватывающего дамского романа. Она не просто доживала век в монастыре; здесь, на островке веры среди безбожного океана, она несла особую миссию: владея, как человек из-за границы, информацией о современных подвижниках, в частности, о старце Силуане, имени которого удостоилась в постриге, она усиленно трудилась над копированием и распространением духовной литературы, помогала окружающим и советом, и душевным участием, а кроме всего, как рассказывали, являла чрезвычайно ценный в общем житии пример безукоризненного поведения, изысканных манер и возвышенных устремлений.

Е. Поселянин повествует об одном купце, Иване Кузьмиче Козлове, которого разорила война 1812 года; затем он овдовел и перенес немало злоключений, пока, наконец, в 1836 году не водворился в Оптинском скиту, где всех удивлял именно послушанием, качеством, невероятно трудным для зрелого, тем более пожилого человека. Скончался он в 1850-м, в рясофоре, в возрасте за сто лет, значит, ступил на стезю монашества, страшно сказать, после восьмидесяти пяти! Но автор уверен: усердное произволение в год может сделать более, чем ленивое в пятьдесят лет[73].

В том же издании помещен рассказ о схимонахе Пантелеимоне, который, имея кроткий, тихий, молитвенный нрав, с детства мечтал стать монахом; но он был крепостной, его судьбой распоряжались другие: пришлось в свое время жениться и обзавестись детьми. Когда они выросли и определились, он смог, наконец, поступить в Глинскую пустынь, и слыл подвижником.

Хочется упомянуть и о Савелии Константиновиче Эфроне, том самом, составителе знаменитой энциклопедии Брокгауза и Эфрона: в глубокой старости он поселился в сербском монастыре Петковице, собравшем русскую братию из эмигрантов; митрополит Антоний (Храповицкий), любивший и почитавший старца, посылал игумену деньги на молочко для него[74].

В советское время многие, особенно женщины монашеского устроения, вынужденно прожили жизнь в миру: приём в немногие монастыри был столь затруднен, что казалось их нет совсем; искали чего-то похожего, группировались вокруг монахов, волею властей изгнанных в разное время из обителей[75], искали руководства и послушания, жили в строгой покаянной дисциплине, иногда принимали постриг; а чуть начали открываться монастыри, первыми потекли в них, иные уже старушками – и наполнили на первое время новые обители.

Они умели петь и читать, но совершенно не усваивали монастырского этикета; мать В., к примеру, прекрасно читала канон на утрени, но иногда по слепоте медлила, и если певчие на паузе запевали катавасию, вслух, на весь храм, зычно возвещала: это вы поспешили, девки! И сейчас еще есть монастыри, где собрались одни старушки, через пень-колоду веруют, через пень-колоду молятся, но держатся и соблюдают обитель на день, когда явятся молодые, если будет на то воля Божья.

Караван на пути к раю [76]

…Хоть вспомним ли, что это слово – братья -

Всех слов земных дороже и святей?

А.С. Хомяков.

Протестантский богослов Гарнак с иронией отмечал, что монашество, не имея никаких самостоятельных задач и общественных целей, лишено исторического развития и остается таким же, каким оно было во времена древнейших византийских императоров даже касательно внешних правил; монахи как и тысячу лет назад живут в спокойном созерцании и в блаженном неведении[77].