Плач третьей птицы

Ну, конечно, читаем помянники с именами ближних, молимся, а как же, «иначе будет ад», говорит игумения, ведь молясь о ком-то просим Бога повлиять, активизировать лучшее в человеке – и тем самым обезопасить от него себя. О матушке взывают все, потому что зависят, певчие горячо возносят прошения о регенте, которая достает, кухарки соответственно о келаре; Боже мой! – вздыхаешь целыми днями, но всегда с корыстью: слышит ли Он меня, спасет ли, достигну ли? молишься, чтобы напомнить о себе, потому что выпрашиваешь чего-нибудь, ну там здоровья, избавления от грехов, скорбей, вестей из дома; прилежно молишься о том, кто осложняет жизнь, бывает, молишься оттого что желание пришло, настроение такое…

Всегда, всегда корысть; под укрытием правильных слов и дел кормится и жиреет всё тот же свирепый эгоизм; вспомнишь соловьевского антихриста: он вполне добродетелен, непорочен, сдержан, ревностно помогает другим, заповедей не нарушает; и в Бога верит, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитает Ему себя[454]; по этому духу он и обрящет в свое время единомышленников.

Невозможно следовать за Христом, не отказавшись, по греческому оригиналу, от себя самого, не погубив душу[455] - здесь говорится, вопреки некоторым толкованиям, не о смерти за Иисуса[456] (употреблено слово juc)h,а не b)ioq или zw)h), а именно об обретении души через отвержение нажитого прежде ничтожного мирка с естественными понятиями и стремлениями, которыми так дорожит бедный человек, заключенный в темнице своего я.

Принимая это условие, выдвинутое Самим Спасителем, можно служить Ему на всяком месте; но все-таки для созидания человеческой ипостаси нет ничего удобнее монастырского уклада, для сокрушения самости нет ничего эффективнее многовековой монашеской технологии, выраженной в обетах. Отказ от имения учит надеяться лишь на Бога; хранение чистоты возвращает к единству разума и чувства, уцеломудривает, по выражению о. Павла Флоренского; послушание воспитывает отречение от собственной воли, от индивидуальной свободы, вернее, ее видимости[457].

Монашество – преломление самой природы! Монашество – игольное ушко! Надо войти через него в рай[458].

Аще хощеши инок быти…

…Бросить имя свое, даже имя свое,

Как бросают игрушку разбитую дети…

Р. М. Рильке[459].

Он – инок. Он – Божий…

Георгий Иванов.

Действительно, монашество вслед за мученичеством стало свидетельством сверхприродной сущности христианства, изъявлением свободы от сладких земных пут, которыми князь мира сего дерзнул соблазнять и Самого Спасителя. Человечество, как ни горько это признать, послушно приняло его посулы: превратить камни в хлебы – значит отвергнуть пот лица и предпочесть аскетическому и творческому усилию научно-технические средства решения экономических проблем; броситься с храма в расчете на сверхъестественное вмешательство – символ падения вниз, бесстыдства в хищном желании овладеть украденным знанием, подменить молитву магией и окончательно отставить Бога; а поклониться, признав власть сатаны, – не холопская ли готовность, закрыв глаза на религиозные и нравственные принципы, объединяться, вверяясь Евросоюзу, мировому правительству, общему рынку ради сглаживания международных антагонизмов и, как уверяют, всеобщего мира и безопасности[460].

Чудо, тайна и авторитет отвергнуты Христом, но не миром; история совершается так, как совершается: теперь даже из России, даже православные, даже священники, даже монахи – как некто, оправдываясь, объяснил, «устав страдать» – тянутся на ПМЖ в лучезарные края, где священна лишь частная собственность, но на гладких лицах политкорректные улыбки и царит полное единомыслие в дружном стремлении к сытости, удовольствию и комфорту.

Христиане приоритет материального благополучия и процветания всегда считали опаснее Нерона. Еще во II веке святой мученик и философ Иустин упоминал о евангельском эпизоде, когда приступил к Нему искуситель[461], как прообразе борьбы каждого христианина: «мы те, имже диавол противостоит всегда противящийся»[462]. Монахи из крепких объятий государства рвались в пустыню воинствовать со Христом против той же тьмы. Три обета соответствуют трем искушениям Господа и имеют целью отвергнуть диктат плоти и обрести свободу от житейских попечений[463].